После грозы - [68]

По многу раз за день Жан присаживается на край моей кровати и заставляет меня поесть. И не сводит с меня встревоженных глаз.

– Погода сегодня отличная! Может, выйдем на улицу? Просто подышим воздухом…

Я даже не утруждаю себя ответом. Там, за пределами этой кровати и моей боли, – нет больше ничего. Так зачем куда-то идти? Тем более что я не уверена, смогу ли сделать хотя бы десяток шагов и не свалиться.

Иногда сквозь сон я слышу голос Бренды, но из комнаты не выхожу, поэтому не знаю, чудится мне это или нет. Сколько времени я тут? Неделю? Две? Было бы странно, если бы Бренда до сих пор была в Монреале. Особенно после того, как я буквально прогнала ее из палаты. Нет, наверное, мне все это мерещится…

И вот наступает день, когда мне перестают давать таблетки. По словам психолога, я уже в состоянии самостоятельно восстановить, пусть и постепенно, связь с реальностью. Не знаю, на чем основаны его выводы, но я не возражаю. У меня нет сил даже на то, чтобы потребовать еще таблеток. А жаль, потому что теперь я меньше сплю…

Я часто слышу, как Жан говорит по телефону, что мне уже лучше, но восстанавливаться я буду еще очень долго. В этом я не сомневаюсь… Мне кажется, что этого вообще никогда не произойдет. Может, я права, доктора ведь не имеют права говорить пациентам такие страшные вещи, верно? У них такая работа – видеть надежду там, где ее уже нет.

И еще мне кажется, что Жан начинает терять терпение. По его словам, он не думал, что все это так затянется, и не знает, что со мной делать, когда ему придется вернуться на работу, потому что меня в таком состоянии нельзя оставлять одну. А почему, собственно, нет? Я никуда не собираюсь уходить. Бо́льшую часть времени я даже не знаю, в квартире Жан или нет. Так почему он не может оставить меня в этой комнате? И на какое-то время забыть о моем существовании. Если я – обуза, пускай меня выбросят или упекут куда-нибудь! Интересно, существует ли специальное заведение для несчастных людей? Место, где я не докучала бы никому своими слезами.

Вечером, когда Жан входит ко мне с уставленным тарелками подносом, я говорю:

– Я могу переехать к себе, если хочешь.

– Что ты несешь? Ты даже поесть сама не можешь! И не мечтай о том, что я оставлю тебя без присмотра!

– Но ведь ты не знаешь, что со мной делать, – дрожащим голосом произношу я. – Я все слышала!

– Мне нужно бывать в магазине, но я это улажу. Любые проблемы решаются, Шарлотта. С понедельника за тобой будет присматривать медсестра. Она придет сюда.

– Не нужна мне медсестра! Я вполне могу оставаться одна.

– Ты и так слишком одинока, Шарлотта. Ты целыми днями сидишь в этой спальне! Если бы не необходимость принимать душ, ты бы, наверное, уже утонула в матраце!

– Ты устал возиться со мной, – печально констатирую я. – И я вижу, что стала для тебя обузой.

– Не говори так!

– Ты не понимаешь! Жан, я не уверена, что вообще когда-нибудь приду в норму…

И я снова начинаю шмыгать носом. Жан ставит поднос на прикроватный столик, садится на кровать, обхватывает меня руками за плечи и легонько встряхивает. Но голос у него грустный.

– Конечно же, ты поправишься! Шарлотта, я что, не понимаю, как тебе тяжело? Но вдвоем мы со всем справимся, понятно тебе? Постарайся увидеть светлую сторону…

Светлую сторону… А разве она есть? Я отвечаю таким сердитым взглядом, что Жан спешит развить свою мысль:

– Может, это было неправильно – оставить ребенка от Алекса? Вспомни, поначалу ты и сама не была уверена… А может, Алекс… ну, не захотел быть один? Может, это он теперь присматривает за малышкой?

– Заткнись! – шепчу я. – Я хотела этого ребенка! Все его хотели! И ты прекрасно знаешь, почему я его потеряла.

– Ты говоришь глупости! Алекс не стал бы тебя наказывать, ясно? Он не такой!

Мне хочется наорать на Жана, заявить, что на самом деле он совершенно не знает Алекса. Смог же тот предать брата и уехать, оборвав связи с семьей! А я – я в свою очередь предала его. И если шесть месяцев назад я не видела причин, по которым у меня могли отнять Алекса, то с моей дочерью совсем другой случай. Это – наказание за то, что я собиралась сделать аборт, за то, что не хотела ее с самого начала, и за то, что в конце концов совсем забыла Алекса.

Жан говорит, что время все расставит на свои места, что боль и гнев, которые сейчас меня душат, сойдут на нет. Я ненавижу фразы, к которым мы прибегаем, когда не знаем, что сказать. И все-таки надеюсь, что Жан прав… Все, о чем он меня просит, – подождать, а поскольку это единственное, что я в состоянии делать, я… жду.

Три недели, полтора месяца, два месяца и две недели… Мне до сих пор трудно вставать с постели, но Мари, медсестра, которую нанял для меня Жан, – настоящий прапорщик в юбке. Она будит меня в восемь утра, гонит в душ, а потом позволяет еще немного полежать. И в последнее время настаивает на том, чтобы я завтракала в кухне, за столом.

А еще Мари берет меня с собой, когда идет за продуктами в магазин, и просит, чтобы я составляла ей компанию, пока она готовит ужин. Мари постоянно щебечет: рассказывает о последних новостях, о погоде, о вчерашней премьере мюзикла… Я не поддерживаю разговор, но слушаю. Все-таки это лучше, чем просто наблюдать за тем, как она чистит картофель, или пялиться в потолок в гостевой спальне принадлежащей Жану квартиры. Как будто смотришь телевизор…