После грозы - [66]

Между ног начинает течь кровь, и я все время порываюсь ее вытереть. Но медсестра просит лежать спокойно, говорит, что все так и должно быть. В ее голосе ласка, сострадание. А я – я пла́чу не переставая, потому что вместе с этим ребенком Алекс умирает второй раз…

И вполне может статься, что это я его убила.

Я просыпаюсь с пересохшим ртом и дикой головной болью. Болеутоляющее, которое мне дали, наверное, было очень сильным, потому что я совершенно не помню, как здесь оказалась. У меня была истерика, я рыдала, проклинала Алекса и свою жизнь, которая только и делает, что отнимает у меня самое дорогое. Это – последнее, что сохранилось у меня в памяти до того момента, когда мне сделали укол в вену.

Я ощупываю живот – пустой, дряблый. И ничего не чувствую. Наверное, меня накачали обезболивающими препаратами. Хотя теперь я, признаться, предпочла бы помучиться – чтобы не забывать о том, что моя малышка была тут, у меня в животе. Как могло такое крошечное существо оставить во мне безмерную пустоту?

– Привет!

Жан с улыбкой склоняется надо мной, гладит по лбу. Наверное, он заснул на стуле: глаза у него красные и опухшие.

– Я долго спала?

– Не могу сказать точно. Часа три-четыре… Как самочувствие?

Я отвечаю сердитым взглядом, и это заставляет Жана пожалеть о том, что он спросил. Он спешит загладить свою оплошность:

– Может, принести тебе чего-нибудь попить? Тебе не холодно? В шкафу есть еще одеяла…

– Не надо, не суетись.

В комнате снова тихо. Я машинально ощупываю свой живот. Наверное, это раздражает Жана: он хватает меня за руку.

– Знаешь, я… я позвонил в Англию!

На меня словно сваливается бетонная плита и придавливает к кровати.

– Только не это!

– Шарлотта, они должны знать! И я подумал, что для тебя это будет невыносимо – звонить им и рассказывать о случившемся. Не волнуйся, все образуется. Они приедут, чтобы тебя поддержать…

Я мотаю головой и снова заливаюсь слезами. Я думаю о Бренде. Страшно представить, как она огорчилась. Я не хочу ее видеть, я не готова посмотреть ей в глаза. Я бесконечно повторяю: «Нет! Нет! Нет!», но Жан меня перебивает:

– Тебе нельзя сейчас быть одной, Шарлотта. Любая помощь – это хорошо. И я тоже буду рядом, о’кей? Мы все будем рядом и позаботимся о тебе.

– Пусть Эвансы не приезжают! Я не хочу! Не могу…

Жан нашептывает «Чш-ш-ш… Тише!», гладит меня по волосам так быстро, с нажимом, что даже причиняет мне боль. Мои слезы все не иссякают, и Жан уже не знает, как меня утешить. В конце концов он обнимает меня и начинает укачивать как маленькую.

– Плачь, моя хорошая! Это ничего… Тебе это сейчас нужно, я понимаю. Я тебя не брошу. Все наладится…

У меня не хватает смелости сказать, что его присутствие ничего не меняет и я бы не обиделась, если бы он сейчас развернулся и ушел навсегда, потому что жизнь приучила меня к лишениям. Я просто прижимаюсь к Жану и пла́чу. Все-таки хорошо, когда есть к кому прижаться в трудный момент…

В коридоре Жан разговаривает с врачом. Если я правильно расслышала, меня скоро отпустят домой. Врач говорит, что было бы неплохо найти для меня психолога и какое-то время не оставлять одну, без присмотра. Ну не болван ли? А что, если мне хочется побыть одной? Если мне это нужно? И как я смогу победить горе, если ежесекундно ко мне кто-нибудь будет приставать с утешениями?

Мне уже не дают успокоительных. Я это знаю, потому что ко мне вернулась способность размышлять, и радости это не доставило.

Я постоянно думаю об Алексе. И с некоторых пор во мне крепнет уверенность в том, что это он отнял у меня ребенка. Наказал за то, что я вычеркнула его из своей жизни и что Карл занимает все больше места в моем сердце. Так много, что скоро там не останется места для самого Алекса… И я бы рада на него за это разозлиться, но в глубине души понимаю, что заслужила это. Алекс ушел, оставив в моей жизни огромную брешь. И теперь я ощущаю ее на физическом уровне – внутри себя.

Жан входит в палату и деланно жизнерадостным тоном произносит:

– Отгадай, кто приехал?

Я сморю на дверь и сразу же отворачиваюсь, потому что у него за спиной стоит Бренда. Она еще не вошла, но ее присутствие уже душит меня. Я разражаюсь рыданиями.

– Нет, не надо! Уведи ее!

– Шарлотта, Бренда бог знает сколько часов провела в самолете, только чтобы тебя увидеть!

Даже если бы я не увидела Бренду, уже по тому, как нежно ее пальцы прикасаются к моей руке, я бы догадалась, что это она. И она тоже плачет. Это невыносимо! Мне кажется, что ее взгляд, обращенный на мой живот, обжигает. Я выдергиваю руку, но Бренда успевает схватить меня за запястье. Она твердо намерена остаться.

– Шарлотта, я с тобой! Теперь все будет хорошо.

Бренда говорит скороговоркой, чтобы меня успокоить.

– Я не хочу это слышать, – отвечаю я.

И отталкиваю ее руку, опять и опять. Наконец Бренда понимает, что ее прикосновения мне неприятны, и отодвигается. Но не уходит. Лицо у нее сморщено, словно от боли, по щекам текут слезы. И как бы я ни старалась не смотреть на нее, это искаженное горем лицо стоит у меня перед глазами…

– Бренда, прошу вас, уезжайте! У вас здесь больше никого нет.

– Не говори так! Я приехала к тебе!