После Европы - [21]

В своей книге «Парадокс глобализации» гарвардский политэкономист Дэни Родрик предлагает три способа разрешить противоречие между национальными демократиями и глобализацией[55].

Мы можем ограничить демократию для повышения конкурентоспособности на международных рынках. Мы можем ограничить глобализацию в надежде выстроить демократическую легитимность в своем государстве. Или мы можем глобализировать демократию ценой национального суверенитета. Чего мы не можем, утверждает Родрик, так это одновременно иметь гиперглобализацию, демократию и самоопределение. Однако именно их добивается большинство государств. Они хотят дать людям право голоса, но не готовы мириться с тем, чтобы эти голоса санкционировали популистскую повестку. Они стремятся снизить затраты на рабочую силу и игнорировать социальные протесты, но избегают вступать на скользкую дорожку публичного одобрения авторитарной «сильной руки». Им нравится свободная торговля и взаимозависимость, но они хотят быть уверены, что в случае необходимости (наподобие текущего кризиса) смогут вернуть национальную экономику под контроль. Вместо того чтобы выбирать между суверенной демократией, глобализированной демократией и открытым к глобализации авторитаризмом, политические элиты пытаются переопределить демократию и суверенитет в надежде добиться невозможного. Результат предсказуем: вы имеете демократию без выбора, суверенитет без смысла и глобализацию без легитимности.

То, что еще недавно было соревнованием между двумя различными формами правления – демократией и авторитаризмом, – в ходе мирового финансового кризиса переросло в состязание двух различных форм утверждения: «У этой политики нет альтернативы». В демократической Европе «отсутствие альтернативы» политике жесткой экономии стало мантрой: безусловно, избиратели могут сменить правительство, но они не в силах изменить экономическую политику. Придавая многим макроэкономическим решениям (дефициты бюджета, уровни внешней задолженности и т. п.) статус конституционных, Брюссель де-факто выводит их за пределы электоральной политики.

В России и Китае дискурс безальтернативности означает невозможность сменить нынешнее руководство. Правящая элита этих стран может более свободно экспериментировать с различными экономическими стратегиями, но оспорить ее власть нельзя. Людям не позволено выбирать «неправильных» лидеров, поэтому выборы либо контролируют и фальсифицируют, либо отменяют во благо «эффективного управления».

Чтобы оценить роль демократии в нынешнем европейском кризисе, необходимо признать, что общественные настроения движимы не демократическими устремлениями, но демократическим замешательством. Это своеобразная ловушка для аналитиков европейского политического кризиса. С одной стороны, что было верно для монархии более века назад (замечание Уолтера Бэджета о том, что «это ясная форма правления, [поскольку] бо́льшая часть человечества ее понимает, и вряд ли где-либо на земле понимают другую»)[56], верно и для современной демократии. С другой, растут опасения, что демократия просто не работает.

Чтобы оценить, насколько недовольство демократией (часто принимающее форму требования другой демократии) может повлиять на шансы Европейского союза уцелеть, необходимо разобраться с тремя парадоксами. Во-первых, почему избиратели в Центральной Европе, придерживающиеся, судя по опросам, самых проевропейских взглядов на континенте, готовы наделить властью антиевропейские партии, которые выражают открытое недоверие независимым институтам, таким как суды, центральные банки и медиа? Назовем это «центральноевропейским парадоксом». Во-вторых, почему политическая мобилизация западноевропейской молодежи, которая, по результатам опросов, намного более либеральна и открыта в сравнении со старшим поколением, не привела к появлению всеевропейского популистского движения сторонников ЕС? Назовем это «западноевропейским парадоксом». И наконец, почему европейцы так недовольны брюссельской элитой, самой меритократической в Европе? Назовем это «брюссельским парадоксом».

Центральноевропейский парадокс

В последние десять лет в европейской интеграции видели главную гарантию необратимости демократических изменений в бывших коммунистических странах Центральной Европы. Подобно европейскому социальному государству, обеспечивавшему защиту самых уязвимых членов общества, считалось, Европейский союз является «страховочной сеткой» для новых демократий с Востока. ЕС разработал институциональные механизмы общественного участия и политику кнута и пряника, призванные не допустить антидемократического реванша в новых странах-членах. Однако эта большая надежда не оправдалась. Победа Виктора Орбана на выборах в Венгрии и Ярослава Качиньского в Польше наряду с «нелиберальным поворотом» в большинстве центральноевропейских стран вынудил многих наблюдателей пересмотреть свой взгляд на «эффект Брюсселя» в процессе демократической консолидации Центральной Европы.

По мнению политологов Джеймса Доусона и Шона Хэнли, сочетание процессов демократизации и европейской интеграции способствовало возникновению на Востоке неустойчивых демократий с политическими элитами, в полной мере не разделяющими либеральные ценности