После боя - [8]

Это были самые настоящие, новенькие купюры. Сначала я онемел. Потом решил, что самым разумным поступком будет… пересчитать их. В кармане видавших виды джинсов бродяга носил пять тысяч семьсот долларов новыми стодолларовыми купюрами. Было от чего задуматься… Я сложил деньги в ровненькую пачку и положил обратно в его карман. Когда я закончил делать все это, глаза бродяги были широко открыты и направлены прямо на меня.

Взгляд его не был злым. Скорей всего, просто любопытным. И очень спокойным… Меня просто поразило это ледяное спокойствие, застывшее в голубых глазах. Взгляд его принадлежал трезвому человеку в полном сознании, и был вполне разумный — если можно быть разумным в такой ситуации. Я чувствовал всю сомнительность положения, в которое попал. И еще: меня поразило странное сравнение, сразу пришедшее мне на ум, сравнение, которое я никак не мог объяснить… Дело в том, что мне показалось, что бродяга смотрел на меня так, как смотрят на какое-то экзотическое насекомое, изучая его повадки. Без страха, пытаясь понять. Мне давно не приходилось оказываться в таком глупом положении. Чтобы нарушить напряженное молчание, я громко сказал по-русски:

— Я не собирался брать твои деньги! Они просто выпали из кармана. Видишь, я положил их обратно-туда, где они лежали раньше…

Он продолжал молчать. Вместе с любопытством (оказывается, насекомое было говорящим!), в его глазах появилось легкое ехидство. Что-то типа «оправдывайся, а я послушаю…». А губы тронула легкая усмешка. Казалось, он смеется надо мной.

— Как ты себя чувствуешь?

Снова никакого ответа. Я повторил вопрос по-английски. Реакцией снова был полный ноль. Я давно уже швырнул злополучные брюки с деньгами с кресло — там, где была сложена вся остальная одежда. Имея такую сумму денег наличными, можно было хоть купить себе приличные туфли?

— Как твое имя? Кто ты? Где ты живешь? Ты ведь где-то живешь, правда?

Снова — никакого ответа. Глаза бродяг следили за мной теперь с нескрываемым ехидством. Казалось, он видит насквозь мое волнение и растерянность, и его безумно забавляет вопрос, что я собираюсь предпринять дальше, как из всего этого выпутаться. Я пошел в ванную, набрал горячей воды, захватил аптечку, которая у меня была, и, смыв кровь, сделал некое подобие перевязки. Все это время бродяга покорно повиновался моим неуклюжим медицинским движениям (доктор из меня оказался никудышный), и молчал, молчал, молчал. Кроме явных и открытых ран на лице, были очень большие синяки в области грудной клетки и живота. Некоторые показались мне совсем свежими, а некоторые — очень старыми, потому что имели желтоватую окраску и явно заживали.

— Что с тобой произошло? Кто на тебя напал?

Губы бродяги искривились. Невероятно, но он смеялся надо мной! Смеялся неприкрыто, откровенно, и засмеялся бы в голос, если бы у него не были разбиты губы. И если бы не было так сильно ранено лицо…

— Ты не хочешь говорить, кто на тебя напал? Ты их боишься? А может, мне следует обратиться в полицию?

Снова — неприкрытая усмешка и никаких слов.

— Где ты живешь? Где находятся твои вещи? Как твое имя? Ну хоть это ты можешь сказать?

Ситуация становилась просто катастрофической. Я бесился — потому, что, ничего не говоря, он превращал меня в посмешище. И еще потому, что поражался сам, как просто он смог стать главным в такой непредсказуемой ситуации, в таком странном положении, ведь главным явно был он, а не я.

— Ладно. Не хочешь говорить — не говори. Лежи молча и постарайся уснуть. Утром придет врач.

Я потушил свет и ушел, даже не обернувшись посмотреть, какой у него взгляд теперь. Утром я позвонил врачу. Пришел один из моих эмигрантских знакомых — бывший врач из Одессы, не сумевший подтвердить на английском языке медицинский диплом. В Одессе он был довольно известным хирургом, а в Штатах работал в доме престарелых чернорабочим по починке мели, сантехники и электропроводки. Но я надеялся, что он не потерял своих медицинских познаний. Так и произошло. Внимательно осмотрев больного, он выписал несколько дешевых лекарств, дал советы и сказал, что минимум неделю ему необходим полный покой. Я вышел его проводить, и более подробно мы разговорились внизу, в холле. Он сказал так:

— Его били, и били жестоко. К тому же не один день. На его теле есть совсем застарелые гематомы, которым не меньше месяца. Судя по внешним признакам, внутренних кровотечений и разрывов органов нет. Но ситуация все равно очень серьезная. Есть тяжелое сотрясение мозга. За ним нужен уход. Ты действительно не можешь отправить его в больницу? Тогда пусть хотя бы не встает с постели и пьет лекарства.

— Чем его били?

— Кулаками. Может, дубинками. Я не исключаю и кастеты. Судя по его ранам, удары наносились со страшной физической силой. У женщин не бывает такой силы, так что это явная работа мужчин. К тому же мужчин, способных наносить профессиональные удары — например, бывших полицейских, телохранителей… И вообще, этот человек крайне истощен, просто доведен до предела истощения. Я вообще удивляюсь тому, что он жив. От таких ударов он должен был бы умереть. То, что он выжил, я объясняю просто выносливостью его организма. Кому-то он здорово насолил. Странно, за что могли его так избить, если по виду он бедняк? Может, он знал что-то или видел, но тогда было бы проще его убить… Возможно, его пытали, чтобы выудить какие-то сведения? Это ближе всего к истине. Его должны были бить не один час, чтобы отделать вот так. Похоже на пытку.