После бала - [20]

Я повел рукой выше, и мне стало жарко.

“Ну, давай, давай! Можешь скорее?”

“Что скорее?” – не понял я.

Она своей рукой подняла мою руку выше:

“Ты правда принес?”

“Если ты про браслет, то нет. Была кругляшка, вот. Я ее взял”.

“Ну, давай же, давай…” Моей рукой Анька торопливо водила по своей ноге, и нога была гладкая и горячая. У меня во рту пересохло. “Возьми сама в кармане”. Я знал, что для этого Анька должна будет наклониться и тогда моя рука продвинется по ее ноге выше. И Анька, правда, наклонилась, и я еще много чего нового почувствовал. А она, не глядя на меня, торопливо спрятала кругляшку во внутренний карманчик топика.

И сказала: “Ооооо…”

Я покраснел, а она повторила: “Ооооо…”

Я не стал убирать руку. Все во мне дрожало.

“Я тебя возбуждаю? – спросила она, чуть раздвинув ноги. – Я тебя возбуждаю?”

Я молча кивнул.

“Ну, так действуй”.

Меня как холодной водой окатило, и я убрал руку.

“А Женьку это возбуждает, – сказала Анька, глядя на меня другими, теперь уже не сумасшедшими, а просто лунными глазами. Как походка у Майкла Джексона. – Женьку ничем нельзя остановить… – Я просто не знал, куда деть глаза и руки. – А ты, Сашка, трус… Привык думать, что твой отец – крыша мира”.

“Никогда я так не думал”, – пробормотал я, все еще глядя на ее голую ногу.

“А зачем звонил? Зачем пришел? Зачем принес? – Она снова положила мою руку на свое колено. – Ты только учти, Сашка, что у меня денег нет. Я за твою “обээшку” заплатить не могу”.

“А ими, что ли, торгуют?”

Она засмеялась. Было видно, что вопрос не в том, верит она мне или не верит. Сейчас вопрос для нее заключался скорее лишь в том, насколько я трус. Только это ее интересовало.

“Я хотел узнать…”

“Ну, спрашивай”. – Анькин войс стал нежным и незнакомым.

“Там в милиции с твоим отцом работал лейтенант Никонов…”

“Который застрелился, что ли?”

“Почему застрелился?”

“А я знаю?”

“Когда такое случилось?”

“Прошлой зимой. Отца моего чуть не выперли из милиции. У них там всех разогнали. Хорошо, разрешили уволиться по собственному желанию. Наверное, это твой доктор Холин надавил, – сказала она о моем папе, как о совсем незнакомом человеке. – Этого мента… ну, я про лейтенанта Никонова… хотели отдать под суд… – Анькины зрачки расширились. – Хочешь меня погладить?..”

“Нет, больше не хочу”.

Она аккуратно поправила шортики.

Мне показалось, без всякого облегчения.

“Этого мента хотели судить за неоказание помощи. Тот еще гамадрил! Всех мотыг шарил на улицах. Крысиный нос, вечно все что-то вынюхивал, долбанутый. Его хотели прижать за неоказание помощи, вроде кто-то у твоего отца замерз, или убили его. Я точно не знаю. Когда все это было, я с Женькой танцевала в балетном кружке, это было клёво и весело. И того замерзшего мне тоже нисколько не жалко. Папа потом орал, что моя мама с ним спала…”

“С замерзшим?”

“Он не всегда таким был”.

“А кто его все-таки убил?”

“Говорили, что сожительница”.

Анька знает много интересных слов, и глаза у нее наконец пришли в форму.

“Иногда кажется, что у нас в городке все чокнутые, кроме Супера. – Анька вдруг как-то подозрительно подобрела. – Ты только учти, Сашка, денег у меня нет, и ты потом не лезь ко мне”.

И вдруг поднялась:

“Идем к Суперу!”

18 августа

…Супер стоял у плитки, поставленной на подоконник, и подпрыгивал потихонечку, сучил ногами, но без страсти, жарил картошку. На запястьях дешевые браслеты, рукава плаща закатаны, ни стола, ни кровати в однокомнатной запущенной квартирке. Табуретка, газеты грудой на грязном полу, ну, еще спортивный мат, надувной матрас и серое ватное одеяло. И больше ничего, даже подушки нет. “У него и под плащом, наверное, ничего нет”, – с интересом предположила Анька, потому что Супер и по квартире расхаживал, подпрыгивая, в своем плаще. Серый, как отравленная крыса. И жарил картошку на масле, которое пахло ужасно. И ни о чем не спросил, когда мы вошли, на лице ни одна морщинка не дрогнула.

Я спросил шепотом:

“Чего он все время прыгает?”

“Ну, мало ли… Жизнь заставит…”

Это Анька так мудро ответила. А Супер услышал, наверное, повернул голову и посмотрел на нас. Ужас прям! Глаза у него были белые, как у римских статуй, почти без зрачков. Понемножку подпрыгивая, перебирая босыми ногами, на щиколотках тоже браслеты, он снял шипящую горячую сковороду с плитки и поставил на подоконник на подложенную книжку. Потом вынул алюминиевую ложку, какими пользовались даже не в каменном веке, а еще раньше. Я не заметил, откуда он ее достал. Других ложек или вилок не было, но он и этой ел ловко и вполне терпимо.

“Я хотела спросить…”

Супер не ответил или не услышал.

“Я хотела вас спросить: вы Ламбу видели?..”

Анька бывает дура дурой, но Супер кивнул, и она вся затрепетала.

“Где? – спросила она. – Где вы его видели?”

“В Зальцбурге”.

Анька беспомощно посмотрела на меня.

“Спрашивай, спрашивай, – сказал я, – он тебе порасскажет”.

И чтобы Анька не мучилась, спросил: “А книги Митио Каку вы читали?”

Мне Супер не ответил. Сплошная крейза, не достучишься, даром что Супер. А потом, шурша длинным плащом, нагнулся к подоконнику, и там в пыли валялись монеты и два кругляша типа того, какой у меня выпросила Анька. Он подержал их в ладони, побренчал, будто на что-то надеясь, но ничего не произошло, хотя кругляши были точно такие, как в столе моего отца, только без буквы на аверсе. Просто пустая плоскость. Бренча браслетами и шурша плащом, Супер мрачно смотрел в мутное окно на соседний дом, проглядывающий из-за сосен. Я прислушался. Он медленно повторял: “Я дэмбэл… дэмбэл…” Медленно и негромко повторял: “Я дэмбэл, дэмбэл…” А гуси, понятно, в аххуе, срок службы не уважают…