После бала - [81]

В первую же неделю они установили свой режим: Джоан спала до обеда. Они вместе ели сэндвичи. Миссис Бадер, хозяйка пансиона, оставляла им мясную нарезку, хлеб, маринованные огурцы. Тарелку овсяного печенья на десерт. Иногда они брали сэндвичи с собой на улицу и сидели на газоне во дворе. Дом миссис Бадер был в таком же хаотичном викторианском стиле, как и дом для незамужних матерей, поэтому всю оставшуюся жизнь Джоан ненавидела все викторианское. Для нее этот стиль не был ни изысканным, ни элегантным.

Она оплатила лишь две недели. А когда пришла, чтобы оплатить следующие две, то получила записку от миссис Бадер, в которой говорилось, что Сид об этом позаботился.

Она не хотела быть такой простушкой: с деньгами жизнь казалась проще. Жизнь проще, когда есть кто-то, кто о тебе позаботится. Джоан понимала, что может сильно облегчить себе существование. Если бы она хотела навсегда покинуть Хьюстон, то могла бы стать официанткой, подорвать здоровье, работая не покладая рук, всегда оставаться на месте и ничего не достигнуть. Или же она могла позволить Сиднею Старку заботиться о себе. Джоан не хотелось ничего. У нее пропали любые желания сразу после рождения Дэвида, как только она поняла, что он болен.

Другая девушка в ее ситуации, наверное, молилась бы, чтобы малыш выздоровел. Но у Джоан не осталось ни капли надежды. И никогда больше не появится.

Одним словом, она позволила Сиду Старку заботиться о себе. Она никогда не работала и не прочувствовала на себе все муки работающей женщины. Не узнала, каково это – получить зарплату. Быть независимой. Конечно, как и все мы. В этом смысле Джоан ничем от нас не отличалась. Но она была так близка к этому. Ей этого правда хотелось. Слушая ее, я думала о том, как сложилась бы ее жизнь, не появись Сид. Может, все было бы совершенно иначе. Жизнь была бы сложнее. А может, она нашла бы другой способ пробиться.

Но Джоан так не считала. Она знала, что если бы Сид не пришел к ней той ночью, то она просто пропала бы. Не ела бы, не покидала бы комнату, никак не контактировала бы с миром вне пансиона. Пропасть было бы не так и сложно. Ведь именно этого ей тогда и хотелось.

Той ночью, после того как миссис Бадер вернула деньги, Джоан пошла в комнату к Сиду, в которой до этого никогда не была. До сих пор только он приходил к ней.

– Я переспала с ним. Впервые.

Я не поняла:

– Впервые?

– После рождения Дэвида. Я думала, будет больно. Я ждала этого. Мне хотелось боли. – Я вспомнила, как впивалась ногтями в свои щеки, когда Джоан уехала семь лет назад; как эта боль помогала. – Но больно не было. Казалось, будто он стирает Дэвида из моей памяти. Я лежала под ним и думала о том, как исчезает мой малыш.

– И он стал мужчиной, которого ты позвала с собой в старую жизнь?

– Здесь нет вины Сида. Только моя. Я была ничем не лучше проститутки. И никогда не была лучше, Сесе. Я всегда была просто девочкой, чью жизнь спонсируют мужчины.

– Это нелепо, – сказала я. Мои щеки пылали. – Тебе было восемнадцать лет. У тебя не было выбора.

– Может, и был. А может, и нет. В любом случае я приняла деньги Сида.

Она пыталась не думать о Дэвиде, но думала. Думала о том, как он неумело пытался поднять голову, лежа у нее на плече. О сосательных движениях, которые он делал ртом, хотя его и кормили через трубку. О том, как она и только она могла успокоить его, когда он плакал. Он не хотел идти к Дори. Он хотел быть с ней.

Отчаяние. Она сказала, что ощущала отчаяние в те дни, когда думала о Дэвиде в его новом доме, о том, как он плачет и некому его убаюкать. Некому его понять.

– Я хотела уйти. И я сделала это. Но в Герефорде все, чего мне хотелось, – это быть с Дэвидом. Если бы у меня родился здоровый малыш, я бы с легкостью отказалась от него и, думая о нем, рисовала бы в воображении счастливого ребенка.

– Ты бы и по нему скучала, – сказала я. – Ты в любом случае была бы его матерью.

– Нет, – сказала Джоан. – Нет. Я так не думаю. Ты – мать, Сесе. Ты родилась, чтобы быть матерью. А я нет. Я не могла избавиться от чувства вины. Я не боролась за сына. Я пыталась представить себе женщину, которая заботится о нем. Она была сильной, здоровой. Умелой. В общем, такой, какой я не была. Но в моем воображении она не была добра с Дэвидом, потому что он не ее сын. Она не купала его в ванне часами, чтобы избавить от боли. Она не держала его на руках, когда он плакал, обжигая ей руку своей горячей головкой. В отличие от меня. Потому что я была его мамой.

– Это инстинкт, – сказала я. – Защитить его. Успокоить.

– Да, инстинкт. Но бросить его тоже было моим инстинктом. Просто уйти. – Она искоса посмотрела на меня. – Я как никто в этом мастер. Ты-то знаешь. Сначала я хотела уйти от Дэвида. Но я ушла и поняла, что хочу вернуться.

Я подумала о том, что мне сказала Иди. Я перестала быть ребенком, когда заболела моя мама. А Джоан перестала быть ребенком, когда родился Дэвид.

– Ты пожалела, – сказала я. – Ты сделала ошибку.

Она проигнорировала.

– Даже представить себе не могу, каково ему было. Все близкое и знакомое ему пропало. Я ведь совсем не знала, куда мой малыш отправился. – Она убрала волосы со лба. – Я не могла жить с ним. И не могла жить без него. Когда я думала о том, что я наделала, мне хотелось умереть. И когда наступали такие моменты, я глотала таблетку. Или пила. Алкоголь действовал быстрее, но эффект от таблетки держался дольше. Все просто. Шли дни. Месяцы. Я переехала в комнату к Сиду. Мне исполнилось девятнадцать. Я целыми днями ждала Сида. Я больше не читала, но это было уже неважно. Я могла ждать вечно. Больше не было ни будущего, ни прошлого. И тогда моя мама нашла меня. Я не знаю как. Но она пришла, чтобы увидеть меня, и я сдалась.