После бала - [71]

Шрифт
Интервал

Рэй, все еще в пижаме, вышел на запах горелого. Я выбросила блинчики в мусорное ведро, перевернула страницу в газете, положила ее около тарелки Рэя и успела поджарить новую партию блинов, предварительно подогрев сироп в соуснице на плите.

– Все готово, – сказала я. – Если будешь завтракать сейчас, то блинчики не успеют остыть.

Прежде чем сесть за стол, Рэй поцеловал меня в щеку. Я порезала стопку блинов на восемь частей и поставила на поднос перед Томми.

– Ммм, – сказал он, и мы с Рэем посмотрели друг на друга с восторгом, присущим лишь родителям. «Мы сделали это», – гласил взгляд. До нас не существовало Томаса Фицджеральда Бьюкенена, а теперь он был. И даже делал такие вещи, каких не делал всего неделю назад, например не говорил «Ммм», когда ему давали блинчики.

Рэй удивил меня, заставив выбирать между нашей семьей и Джоан. Я снова ждала, пока он удивит меня. Я села возле Томми и помогала ему справиться с блинчиками, пока Рэй читал газету. Он всегда читал выборочно; и в два счета дошел до женского раздела. Он пролистнул страницу, будто на ней не было огромной фотографии Джоан. Я была странно разочарована. Ну а чего я хотела? Чтобы он зажег спичку и спалил газету? Рэй не стал бы устраивать спектакль. Он просто хотел, чтобы Джоан постепенно исчезла из нашей жизни, очень медленно, даже незаметно.

Он вернулся к началу газеты и еще раз, более внимательно, просмотрел ее. Это было его привычкой. Что могло быть интереснее, чем заметки о Джоан? Наверное, статьи о школьной десегрегации, ядерных бомбах, россиянах. Только дело в том, что мне было плевать на школьную десегрегацию. Плевать на россиян. В отличие от Джоан, если она не притворялась: этой зимой она дала мне почитать статью о разоружении, которую вырезала из газеты. Но кто знает, о чем на самом деле думает Джоан?

– Спасибо за блинчики, – сказал Рэй, дочитав газету и наконец обратив внимание на еду. Затем он доел свою стопку блинчиков, как делал это по субботам и воскресеньям.

Он всегда сначала читал газету, за это время блины остывали и становились теплыми. Сначала он смазывал каждый блинчик маслом, потом наливал сироп вокруг, а не прямо на них, затем резал их на много частей и только тогда наконец ел. Даже в пятьдесят лет он будет есть блины именно так. А я буду наблюдать за тем, как он их ест, каждую субботу и воскресенье до конца моей жизни.

– Думаю, я встречусь сегодня с Джей-Джеем в Хьюстонском клубе, – сказал он, и это совсем меня не удивило. Хьюстонский клуб был любимым местом мужчин для заключения сделок.

– А мы с Томми пойдем в парк, правда, сынок? И поплаваем, когда солнце немного зайдет.

Я тоже не удивила Рэя. С недавних пор это вошло в наш брачный договор. Никаких сюрпризов. Один и тот же ты – день за днем.

Глава 24

1957


Прошла неделя. Я ждала звонка от Джоан. Или от Мэри. Ждала новостей о Джоан от Сиэлы, от Дарлин, от соседки. Но ничего не случилось. Вспоминая о Мэри и обо всем, что я ей наговорила в Эвергрине, я сжималась, начинала напевать какую-нибудь мелодию, чтобы отвлечься, и убеждала себя в том, что поступила правильно, сказав Мэри то, что она должна была услышать.

Какое влияние на меня она имела? Я ждала. Ничего не происходило. Гардения Уотсон, которая жила в трех улицах от нас, не звонила, чтобы сообщить о том, что мое членство в Юношеской лиге расторгнуто по причинам, которые она не может объяснить. Я не получила письмо из сообщества домовладельцев Ривер-Оукса о том, что моя изгородь не соответствовала норме. И не получила письмо от Мэри, где она страница за страницей перечисляет вещи, которые они с Фарлоу сделали для меня. Я не открыла дверь и не увидела Мэри, которая умоляла о помощи. Был лишь почтальон с посылкой, слишком большой для почтового ящика.

Я стала более свободной. Удивительно, но я смогла увидеть всех нас со стороны. Мэри, грустную пожилую женщину, пытающуюся помочь дочери, которая отказывается принимать эту помощь. Фарлоу, угасающего родоначальника. Джоан, стареющую светскую львицу, которая настолько пьяна от алкоголя и наркотиков, что даже не всегда понимает, что делает. Сида, пронырливого бизнесмена, который использует Джоан.

Я все это видела. И я видела себя. Наблюдатель, которого все это никак не касается.


На следующий день я пригласила Джей-Джея, Сиэлу и Тину на пикник.

– Будем только мы? – уточнила Сиэла. – С удовольствием придем.

Обычно я не приглашала какую-то одну семью на пикник. Раньше к нам почти на каждые выходные приходила Джоан, и ее не интересовали беседы с таким мужчиной, как Джей-Джей. Если я устраивала вечеринку, то это была громадная тусовка, как на тот День святого Валентина, когда я выкрасила бассейн в розовый цвет и пригласила целых двадцать семей на красный джин-тоник и филе в форме сердца. Няни следили за детьми наверху, пока взрослые напивались у бассейна.

Ну а эта вечеринка будет душевной и скромной. Утром я приготовила картофельный салат, а Мария, за день до этого, испекла лимонный торт.

Скромный прием, но даже такие приемы требуют вдвое больше усилий, чем ты ожидаешь.

Когда в дверь позвонили, я сняла фартук, нанесла на губы помаду, смотрясь в отражение на духовке, окинула взглядом кухню.


Еще от автора Энтон Дисклофани
Наездницы

Теа было всего пятнадцать, когда родители отправили ее в закрытую престижную школу верховой езды для девушек, расположенную в горах Северной Каролины. Героиня оказывается в обществе, где правят деньги, красота и талант, где девушкам внушают: важно получить образование и жизненно необходимо выйти замуж до двадцати одного года. Эта же история – о девушке, которая пыталась воплотить свои мечты…


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.