После 1945. Латентность как источник настоящего - [50]
Только минимальные требования и возможности, на расстоянии вытянутой руки. Привыкшие к требованиям гораздо большего масштаба, идеологически отяжеленным по обоим концам политического спектра, и Бертольт Брехт, и Карл Шмитт нападали на Готфрида Бенна, который в своих послевоенных стихах сосредоточился на кратких мгновениях контакта с материальным миром – мгновениях наполненности, избегающих всеобщей пустоты и дезориентации. И с коммунистической, и с фашистской точки зрения поэзии Бенна, казалось, не хватает глубины и смысла. Шмитт описал его как человека, «татуирующего нигилистические ужасы на своей добропорядочной пиетистской коже. Вот как он делает себя неузнаваемым. Его метод производства эффекта – это хаотическое перечисление высокомодернистских, исторических, медицинских, научных и бытовых словесных всплесков»[113]. По оценке Брехта, Бенн был «одержим смертью». В собственном же стихотворении Брехт представлял, как пролетарии будут с иронией реагировать на стихотворения Бенна: «с выражением / драгоценней, чем улыбка Моны Лизы»[114]. В некотором смысле шмиттовская характеристика лирических сочинений Бенна (какой бы странно-двусмысленной она ни казалась) вполне правильна. Потому что то, что они создают, и правда состоит из «всплесков», чья единственная ценность – в их контакте с материальным и физическим миром:
(Перевод К. Голубович)
Бенн написал эти строки в 1955 году, когда ему было шестьдесят девять лет, – за несколько месяцев до смерти. Лучшее, что можно извлечь из жизни, всегда будет мимолетным, переходным, поверхностным. Но поскольку оно поверхностно, оно сможет по крайней мере повлиять на наши тела и зацепить наше внимание. Это эфемерное качество никоим образом не сводится к таким слегка экзотичным (для старика) ситуациям, как, скажем, танцевать буги-вуги. Напротив, Бенн точно так же воскрешает традиционное качество жизни и обетование нижне-среднего класса, чья клаустрофобичная замкнутость дарит ему некоторое тепло:
Существование состоит из мимолетных всплесков физического мира внутри пространства нашего уединенного заточения. (Таких, например, как та освежающая боль в легких после первой утренней затяжки сигареты). Нет сомнения и в более глубоких, достоверных и научных озарениях, рассыпанных по сочинениям Бенна, который был одновременно поэтом и практикующим дерматологом:
(Перевод К. Голубович)
Тон Бенна, который в его поздней поэзии впечатляет меня даже больше непосредственного содержания фраз, передает одновременно и далекую безмятежность, и огромное духовное самообладание – страсть, которая есть, но которая остается на расстоянии, пронизанная иронией, никогда не враждебной, но всегда нетерпеливой.
Все, что резонирует с далекой страстью этих стихотворений, – переходные моменты, всплески мира, все, что провоцирует и поддерживает ощущение непосредственности страсти или, возможно, ее безотлагательной настойчивости, – можно услышать в голосе Эдит Пиаф. Детство певицы и ее юность могут показаться пророческой аллегорией ненадежности послевоенного существования. Она родилась в 1915 году, и ее назвали Эдит Джованна Гассьон (ее артистический псевдоним Пиаф – это «воробышек» на жаргоне). Ее мать была родом из Италии, работала певицей в кафе, управляла публичным домом во время Первой мировой войны, так что дочь часть своего детства провела в таком окружении. Отец Пиаф был уличным акробатом из Северной Африки, к которому она присоединилась в возрасте четырнадцати лет. Она была слепой с трех до семи лет. В семнадцать она родила своего единственного ребенка – девочку, умершую от менингита в два года. Конечно, она прошла через многие уголовные эпизоды и, возможно, даже сотрудничала с немцами во время оккупации. Любовь всей ее жизни – питающая ее биографический миф – женатый боксер Марсель Сердан, который стал чемпионом мира в полутяжелом весе перед самой смертью в 1949 году, когда его самолет разбился на перелете из Парижа в Нью-Йорк, где они с Пиаф должны были встретиться.
Стихи и музыкальный пафос лучших песен Пиаф воспевают интенсивность переходных моментов наполненности – моментов, равных каждый раз целой жизни. «Жизнь в розовом цвете» («La vie en rose»), первая из ее
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Книга о философском потенциале творчества Пришвина, в основе которого – его дневники, создавалась по-пришвински, то есть отчасти в жанре дневника с характерной для него фрагментарной афористической прозой. Этот материал дополнен историко-философскими исследованиями темы. Автора особенно заинтересовало миропонимание Пришвина, достигшего полноты творческой силы как мыслителя. Поэтому в центре его внимания – поздние дневники Пришвина. Книга эта не обычное академическое литературоведческое исследование и даже не историко-философское применительно к истории литературы.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.