Послание из пустыни - [8]

— Мы просто играем, отец, — словно извиняясь, молвил он.

Извиняться было нечего. Кто-кто, а Захария был вовсе не строг. Он был добрый и веселый, хотя ноги его одряхлели, а лицо покрылось морщинами.

— Вижу, вижу. И во что вы играете?

— Сражаемся с сынами тьмы.

— Кто ж из вас тьма, а кто свет?

— Сыны тьмы — это я, отец.

Как он выпалил эти слова!

— В таком случае я — отец тьмы, — отозвался Захария.

— Нет-нет, я вовсе не это имел в виду…

— Разумеется. Время покажет, кто из нас кто. Вообще-то я хотел попросить вас сбегать за оливковым маслом. Скоро обедать.

И мы скрылись меж дерев. Но рядом с нами шло Время. Огромное, черное, холодное. Оно разделяло нас с Иоанном. Оно обламывало ветки вишен, топтало маки и лютики, рассекало надвое червей земных.

* * *

Мне хорошо жилось у стариков, да пребудет с ними Господь.

А когда Иосиф вернулся из северных лесов, Захария спросил у него, нельзя ли мне погостить у них еще чуток:

— Они с Иоанном замечательно играют. Обоим только полезно. Я вижу, им нравится вместе.

— Да пожалуйста, — сказал Иосиф. — Мария еще не отошла от последних родов. Если, конечно, Иисус вам не в тягость.

— С двумя не труднее, чем с одним.

— Во всяком случае, в их возрасте, — подтвердил Иосиф.

Елисавета выставила угощение — вино, сыр, хлеб.

— Как житье-бытье на севере?

— Не лучше нашего, — отвечал Иосиф. — Голодают. Уж больно налоги везде высокие.

За вином старики засиделись допоздна. Они сидели у костра под звездами и беседовали о римлянах. Вскоре Иосиф набрался достаточно для излюбленной истории про Сепфорис. Он говорил о своем грехе бездействия, грехе, в котором можно упрекнуть всех иудеев. «Мы слишком бездеятельны», — сказал он. Захария терпеливо слушал, но мнения придерживался иного:

— Кое-кто все же действует… или намерен действовать. Как сказано у Иезекииля: «А священники из колена Левиина, сыны Садока, которые во время отступления сынов Израилевых от Меня постоянно стояли на страже святилища Моего, те будут приближаться ко Мне, чтобы служить Мне, и будут предстоять пред лицем Моим, чтобы приносить Мне тук и кровь, говорит Господь Бог»[3].

И Захария поведал о chassidim risonim — людях действия, что живут в пещерах в пустыне Иудейской.

— Ибо спасение придет из пустыни. Там явит себя Спаситель наш. Я всегда испытывал тягу к этим людям, но остался жить в Иерусалиме ради Елисаветы… и ради себя. Иначе я бы поселился в Хирбет-Кумране.

— Значит, это я тебе помешала, Захария? — переспросила со своего ложа убеленная сединами Елисавета.

Он покачал головой:

— Я сам себе помешал. Все-таки в их учении много такого, чего я не принимал. Они казались мне слишком строгими. Если человек в субботний день упал в воду, его, видите ли, нельзя спасать… Еще чего… Они называют меня отступником. Ну и пусть. Они что-то делают, и да благословит Господь их труды.

У Захарии был красивый голос, отчего каждое его слово запечатлевалось в памяти. Рядом с этим человеком ты чувствовал себя в полной безопасности. Мне всегда хотелось, чтобы у Иосифа было много дел, чтобы его переговоры о покупке материалов затягивались и я оставался в гостях как можно дольше. Захария обучал нас не только священным текстам, но и писать на песке. И тогда на вздуваемом ветром песке, по которому шастали куры с петухами, появлялись крупные детские каракули. Он был хорошим наставником и во время этих уроков на берегу, под старой смоковницей, закладывал в наши потаенные уголки крупицы своего опыта. Мы с Иоанном не только подражали речам Захарии, но стремились к ответственности, которой, как нам казалось, было проникнуто его учение.

Однажды мы притворились молодыми людьми, задумавшими поступить в монастырь на берегу Мертвого моря. С посохами в руках, с котомками за плечами мы степенно взбирались на холм позади дома.

Будучи старшим, Иоанн взял на себя роль монастырского служителя.

— Шалом, милый юноша, и да пребудет с тобой Господь.

Он встал передо мной, широко расставив ноги и меряя меня суровым взглядом.

— Что понудило тебя проделать столь неблизкий путь, сын мой?

— Хочу присоединиться к вашей братии, — отвечал я, еле сдерживая смех от непривычных слов.

— И как ты это понимаешь?

— Пришли последние времена, отче, и я не могу долее терпеть греховный Иерусалим, хочу вступить в вашу покаянную общину и, пребывая среди избранных, сражаться с сынами тьмы.

— Достойные речи, сын мой. Но сначала тебе придется провести здесь год без вступления в монашеский орден, только исполняя заведенные у нас правила… Если ты докажешь, что поддаешься воспитанию, настоятель допустит тебя в общину. Имение свое ты должен передать нам.

Я подобрал с земли несколько камней, и Иоанн торжественно принял их от меня.

— Деньги пойдут в общую кассу. На них мы будем ковать оружие для окончательной победы над сынами тьмы. А теперь — на колени!

Я упал ниц. И тут налетел вихрь.

— Пойдем домой, Иоанн, — взмолился я. Мне не нравилось, что глаза засыпает песком.

— Ты смеешь обращаться ко мне на «ты», отступник? Напротив, мы удалимся в пустыню, дабы нас не смущали искушения мира.

Мне стало боязно, ведь он даже не улыбался.

— Ты говоришь, словно взаправдашний монах. Давай лучше кто дальше кинет камень, а? С трех попыток…