Поскрёбыши - [52]
Никитину московскую квартиру возле Шмитовского проезда, подле скульптурной мастерской, черти поначалу сняли, потом и вовсе выкупили. И мастерскую тоже купили на Никитино имя. Бесовский гознак у ФСБ под носом. Напечатали, блин, упаковали стандартными пачками, сложили, блин, в дипломат. Комар носа не подточит. Ловкие дилеры с пепельно-серыми лицами, в темных очках, надвинутых на нос. В мастерской продолжалось бесчинство богемы. Славяна сменила Петрушу на Бена, но оставалась царицей и хозяйкой всего безобразия. Заказывала пиццу, отказывалась принять при опоздании в доставке. Выбрасывала не только одноразовую, но и просто не вымытую вовремя чертями посуду. Курила дурь. Не допускала в тусовку иных-прочих женщин. Ну, в виде исключенья, не более одного раза, а после иди гуляй. Не понравилась – не взыщи. Отстрелить без суда и следствия. А такого случая, чтоб понравилась, еще не бывало. Славяна была выражено гетерогенна. Черти ее побаивались. Те же бессменные и бессмертные восемь чертей – имен называть не нужно. Без них бы давно пропали: ни пить, ни есть, ни голову преклонить. Уж куда там ваять. Не ваять, а плакать. Теперь ведь бюст Ленина не в ходу. Теперь – это значит через сорок лет. Может статься, понадобится уж другой бюст. Не стану гадать. Будет спрос – изваяем. Легко отделаемся – и снова, блин, гнуть свое. Поплевав на палец, я робко ловлю, с какой стороны дует будущее. Не буди лиха, пока оно тихо. Оно и спит-то вполглаза. Того гляди проснется и тяпнет за палец. А то и всю руку откусит, как акула девчонке, что плавала на надувном матрасе. Лучше подумаем об Игоре, до чего трудно ему, подсевшему на бесовскую помощь, самому лазать на колокольню. Это вам не мужественный Иван Антоныч, его же память пребудет в сердцах наших. Ладно, нашлись безымянные мценские черти, что взяли опеку над Игорем. И по лесенке занесут, и по участку управятся с бесовской своей сноровкой.
Итак, через сорок лет. Даже немножко больше. Исполняют ли Никиту? да нет, и не думают. Был на слуху, покуда Марина им занималась. Это замкнутый круг - опыляют друг друга. Идет обмен по бартеру, рука руку моет. Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Про Никиту забыли: никому он не нужен, ни к какой группировке не принадлежит. Никаких услуг от него не дождешься. Даже черти здесь бессильны. Те, утвердившиеся, крепко держат оборону. Создают своих-новых. Другие звучат имена – я из ноосферы не расслышала. Да вот Марина кого-то раскручивала: композитора минималиста Егора Ерохина. Его композиции в основном состоят из пауз различной длительности. Публика, отключив те гаджиты что будут тогда, через сорок с лишним лет, серьезно внимает паузам. Казусы нашего времени, растянутого как бумажная гирлянда Творчество, не искусство. Искусство требует искуса, постижения.
Мценск – он и через сорок лет Мценск. Никто не ломал пятиэтажек, и сами они не развалились, вопреки ожиданиям. И мценского детдома почитай не трогали – легкий косметический ремонт. Пустырь на задах так пустырем, поросшим пастушьей сумкой, и остался. Но табличку «детдом имени Ларисы Козиной» повесили. Бесы расстарались. Подсунули бумажку кому следует, а тот, не читая, подмахнул. В вестибюле Ларисин бюст Петрушиной работы: оплаченный заказ. Тоже подсунули – подмахнул. Приволье мое, раздолье мое. Какими будем через сорок лет – я уже не увижу. В девяностых мы были как Чикаго в тридцатых. Значит, в 2050ых будем примерно как Чикаго в девяностых. А Мценск явит пример постоянства. Торопясь на обед, детдомовцы будут шибаться о бюст Ларисы Козиной, о гипсовые руки, застывшие в ласке. Сейчас бежит парень лет двенадцати. Стукнулся плечом, потер его – и скорей в столовку. У меня свое, продвинутое время. Сорок лет форы мне мало. И вот уж десятилетний Арсюша, сын Николая, духовный внук Никиты, как в чеховской «Чайке» натянул простыню вместо занавеса промеж абстрактных истуканов на сдвоенном участке Ларисы и звонаря. Будет разыгрывать свою пьесу.
Я, привиденье, разглядела в Арсюше актера. Черти (у них время вообще безразмерное) бодры и деятельны по-прежнему. Подсели на кайф наставничества. Лепят из Арсюши нового Мольера. Сказано было: ни мадам Поклеен, ни какая другая мадам в ближайшие сто лет не родит такого. У нас со временем этакая петрушка, что где сто, там и четыреста. Не родит. Ха-ха. А вот Полина взяла и родила. Правда, повторить этот опыт не решилась.
Простыня отдернута. На деревянных скамьях сидят зрители. Сонный Игорь, сосредоточенный Никита, восторженный Николай, внимательная Полина, небрежно одетый Петр, почти не одетая Славяна, художественно татуированный Бен, еще двое неизвестных мне представителей богемы, мужеского пола – и восемь чертей, неоднократно здесь названных, они же и главные виновники происходящего. Сунули каждому зрителю в руки кулек с клубникою и затихли, потягивая темными ноздрями жасминный воздух. Арсюша несовременно красив. Кудрявая голова высоко посажена на гибкой шее. Создается впечатленье диковинного цветка. Взгляни с высот небесных рая, Лариса. Созерцание отрочества тебе привычно и мило. На щеках у Арсюши румянец вдохновенья. Щукинское училище по нем плачет. Талия с Мельпоменой, обвивши платье около щиколотки, ходят рука об руку по дорожке, шарахаясь от вновь прибывших орд богемных гостей. Эти последние рассаживаются уже на траве, возможно что и на грядках, пятная клубникой нарочито рваные джинсы. (Мы договорились растягивать сегодняшнее время – оно у нас резиновое.) Так что же за пьеса? странно взрослая пьеса. Названье «Карточная игра». Арсюша сразу во всех четырех ролях: король, принц, солдат и мужик. Меняет по ходу действия плащи, парики и шляпы. Когда нужны двое одновременно, - юный актер, он же и драматург, надевает необходимые атрибуты на швабру. Так солдат бьет мужика, а принц иной раз дает оплеуху солдату. И карты летят по ветру, забиваясь в плащи. Круто. Клёво. Супер. Отпад. Как время ходит по кругу. Некогда вымышленный Константин Треплев на берегу озера устраивал модерновое представленье. К Арсюше зрители благосклоннее. Попробовал бы кто заикнуться против его балаганной пьесы – черти под скамьями защипали бы до синяков. Продвинутая богема могла бы выступить: опоздал ты, старина, со своей комедией дель арте. Нет, усердно хлопали, отмахиваясь от ос. Поди не хлопай – придется на лбу осу прихлопывать. Беси на такие шутки мастаки. Современные изваянья, похожие не то на скифских баб, не то на колоссов с острова Пасхи, сотрясаются от аплодисментов. Кудрявый отрок получает свою клубнику, уже и вымазался. Никита с Огрызком и Оглоедом отправляются звонить, а старый Игорь проспал весь спектакль и храпит до се. Гляди, царство божие проспишь. На колокольне Никиту уж ждет местный мальчик Андрей, Арсюшин ровесник и друг. Звонаренок. Время узлом завязывается. В церкви надевает облаченье уже третий при Никите поп отец Михаил. Андрейка ясноглаз, похож на Никиту, каким тот был полвека назад. То есть на отрока Варфоломея нестеровского. Ну что ж, можно бобылю Игорю и помирать. В то же лето Игорь и помер. Уж как мне не хотелось его хоронить – поделом, не зарекайся. Невесть ни дня ни часу. Отец Михаил отпел, земля мценская приняла. Уж каким надо быть злодеем, чтоб не приняла. Лежит под бузинным кусточком, вспоминая Ларисины пироги. Хороши были.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)