Поскрёбыши - [33]
Черти от Олега отстали до поры. Плюнули: что с него взять. Еще и Ксения наставила по всем подоконникам святой водички из реутовской церкви-новостройки. Мне думается, чертям по барабану. Просто Олег в новом качестве стал им неинтересен. У чертей свои заморочки. Сели – все ли, не все ли – в поезд, поехали во Мценск навестить своих чертенят: Шустрика, Шортика и Шельмеца. Существует ли у чертей институт отцовства – не поручусь. Не хочу вдаваться в подробности. Но некоторые чувства, схожие с родительскими, им все же свойственны. Несколько отличные от наших, конечно. Тем не менее. Когда стадо обезьян спасается бегством, обезьяний детеныш виснет на шею любому взрослому самцу. Может быть, у чертей вроде того.
Черти забрались в купе, где ехала всего-навсего одна милая дамочка, и никаких при ней кавалеров. Вообще говоря, женское купе. Залезли на глубокую багажную полку за пассажиркины чемоданы и притихли до поры до времени. Стоял безрадостный ноябрь. И поезд тоже стоял на какой-то маленькой станции непонятно долго. Кругом слякоть да гарь – ничего интересного. Только одна закутанная баба как мокрая курица торчала на перроне с ведром соленых огурцов, поливаемых дождем. Пока дамочка не вышла с кошельком и не вернулась с огурцами, поезд не тронулся. С багажной полки донеслось смачное похрустыванье. Дамочка про огурцы долго не вспоминала, а когда хватилась – их уже и в помине не было.
Двое взрослых мценских чертей, про которых нам доподлинно известно, приняли московских сравнительно приветливо, а трое недорослых даже и с восторгом. Всем пятерым старожилам пришлось потесниться на Ларисиных антресолях и существенно уменьшиться в размерах, также и в весе. Но беси не больно подсевшие на комфорт существа. Поскольку для нас они все на одно рыльце, отличие видно лишь им самим – бдительный Иван Антоныч на сей раз ни о чем не догадался. Но про венчанье по-прежнему не упоминал. Никитка же пошел еще пуще успевать в ученье. Мастерство виртуоза всегда с чертовщинкой, а тут чертовщины было хоть отбавляй. Выше крыши. Записывали, показывали записи специалистам. О центральной музыкальной школе уже никто не говорил. Разве что о самой консерватории. Мальчику исполнилось девять. Не возраст, но болезненное состояние ума было препятствием. Лариса стояла намертво, через ее голову никакие контакты с Никитой не были возможны. Людям, не чертям. Выросла новая генерация бесов – не боятся ни святой воды, ни церковного звона. Равно как и новая русская моль не страшится нафталина, а бойкий русский таракан вообще ничего, за исключеньем излученья электронной техники.
Священника звали отец Анатолий. Никитка теперь ходил звонить лишь по церковным праздникам, коих батюшка насчитывал не двунадесять, а втрое больше. Нынче яблочный спас. Выросший светло-русый мальчик, остриженный «под горшок», похож на отрока Варфоломея. Глаза великоваты для убористого лица, но это от святости. Женщины натащили звонаренку и яблок, и яблочных пирогов, и даже красную рубаху-косоворотку. Лариса стоит как именинница, принимает подарки. Все ей кланяются, величают Николавной. То раньше сирот растила, а вот теперь паскуда Александра улетела в Швецию – туда ей и дорога – так Николавна внука растит. В боге растит. Черти слушают, притаившись под лестницей - их излюбленное место. Рябинка закраснелась у церковных врат. Солнце вроде за облачком, но денек такой просветленный. Каждую травинку видно по отдельности. Кусочек нестеровского пейзажа.
Сегодня Никитка впервые звонит самостоятельно. Иван Антоныч стоит рядом поддерживает: вытянул напряженную шею, ест своего дружку глазами. Первый удар – хорошо, звучно. Иван Антоныч успокоился, втянул шею в ворот пиджака. Стоит, слушает. Поплыл звон через современный город Мценск, за облупленные пятиэтажки – на неистощимый чернозем орловских полей. Притихли березовые перелески, стоят не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.
Люди у обедни стоят, а Иван Антоныч с Ларисой Никитку домой ведут. Сам он может не дойти, задумается где-нибудь в пути. Сейчас учитель музыки придет. Пообедают все вместе – учитель не больно какой сытый – и сядут с Никиткой заниматься, старый да малый. Посыплются звуки из-под Никиткиных рук, знай подбирай. Шустрик. Шортик и Шельмец играют ими под окном. А Никитка про бесенят забыл. Склонил над клавиатурою лохматую голову, слушает каждый звук, точно на колокольне. Солнце вышло из-под облака, радужный зайчик от зеркала лег на крышку фортепьяно. Иван Антоныч с Ларисой тихо хозяйничают на кухне, переглядываются. Стерпелось-слюбилось, медленно, но верно.
Каким он стал. Никита? Ему десятый год. Формально в четвертом классе, но дробями его не мучают. Не мучают уже и косыми линеечками. Говорит мало, но правильно. Две силы с двух сторон его вытащили: церковная и бесовская. Пишет с ошибками на компьютере. Лариса правит ошибки и распечатывает. Нотную грамоту и сольфеджио освоил так, что любо-дорого. В быту беспомощен до последней крайности. Ларису зовет мамой. Никитушка, мама у тебя Саша. Молчит. И Саша молчит. Деньги шлет, а поглядеть на гениального сына боится. Тот мальчик, Свен, у Саши с тем же диагнозом. Стало быть, ген идет через Сашу, не с мценской стороны. Разумный Нильс просчитался. Всё учел, кроме этого. Человечество пошло на такой виток, что каждые роды риск. Зря я грешила на невинных российских чертей – не они испортили Никиту во чреве матери. Генетика-сука, фашистская наука. Правильно на нее катила бочку советская власть. Против нее не попрешь. Наоборот, бесям спасибо. То есть не спасибо (спаси бог), а объявить благодарность в приказе. Не низкий поклон – поклоняться нельзя, они дьяволовы слуги. Но не станете же вы спорить, что именно они, честные черти, вместе со своим заклятым другом звонарем спасли дело. Пасли Никитушку, учили. А ихняя наука ох как быстро идет. Кто ж будет вытаскивать маленького Свена? разве что тролли? или они только в Норвегии? и вообще довольно злые? Аккуратная шведская медицина признала свое бессилие. А Никитка пишет музыку. Сначала в голове, потом на бумаге. Сашиных денег до сих пор хватало и Олегу подкинуть, дабы не мешал жить (пообвыкся с мыслью, что его признанье в прежних грехах мать пропустила мимо ушей, и зачастил во Мценск). Теперь с деньгами стало чуть-чуть потуже: Саше самой нелегко.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)