Поскольку я живу - [20]

И среди этого опустошения – полок, дома, души – раздался телефонный звонок.

Звонил отец. Видимо, после сообщения в Ватсапе.

Глядя на его имя на темном экране смартфона, Иван не спеша закурил. И только после этого принял вызов.

- Привет, сын, - голос отца прозвучал излишне бодро.

- Привет, - отозвался Иван. Не бодро. Как смог. Его день начался в пятом часу утра.

- Я, конечно, польщен твоим вниманием, - усмехнулся Дмитрий Иванович, - но лучше бы ты мне свое фото прислал.

- Да в интернете их завались. В конце весны в тур соберемся – на билбордах развесят. А тут эксклюзив. Специально для тебя.

Отец вздохнул. Это хорошо было слышно в трубке.

- Я правильно понял, что ты в Одессе? – спросил он после паузы.

- Я у Милы. У нее сердце, в больнице лежит.

- Ясно, - Дмитрий Иванович снова помолчал. – Долго пробудешь? Может, встретимся? Я давно тебя не видел.

«Давно не видел» – это со времен клиники ХэлсКеа в Торонто. Иван провел в ней несколько долгих месяцев, прежде чем почувствовал себя способным хотя бы попытаться снова жить самостоятельно. И в ту пору был совершенно беспомощен. Изо всех знакомых лzAvh07L3иц видел тогда только отца, не позволяя другим приближаться к себе, пока находился в больнице. Когда после выписки Дмитрий Иванович обустроил ему квартиру в Саммерхилле, Иван попросил уехать и его, надеясь, что станет легче – без живых напоминаний о прошлом должно же быть легче.

Он был благодарен за все, но отчуждение так никуда и не делось. А ведь он честно пытался.

- У меня запись нового альбома горит, - проговорил Мирош. – Потому я постараюсь побыстрее все закончить и уехать.

- И полчаса не найдешь?

- Па, ну что можно успеть за полчаса?

- Ладно, я понял. Не настаиваю, - отец снова помолчал. Весь их разговор состоял больше из пауз, чем слов. – Я очень горжусь тобой. Не пропадай совсем, звони хотя бы иногда.

- Ну видишь же. Радую снимками, - с горьким смешком ответил Мирош. – Скоро буду в Берлине. Ты бывал в Берлине?

- Доводилось. Красивый город.

- Красивый город, - отзвучало эхом. – Ладно, ты извини… Не знаю, что на меня нашло.

- Бывает, - усмехнулся Дмитрий Иванович. Говорить больше было не о чем. – Береги себя.

- Ты… ты тоже…

Иван отключился первым. Потому что понимал – еще немного, и он не выдержит. Поплывет. Поедет. А ему это нахер не надо. Покаяния этого не надо. Ни взаимного, ни одностороннего. В конце концов, у каждого своя телега с дерьмом.

Он перевел дыхание и бросил трубку на кровать. Глаза слипались. Теперь уже точно – дождь, ранний подъем, сплошное позитивное общение. На часах было два. И он почти спал. Но вместо того, чтобы прилечь хоть на час и вздремнуть, секунда за секундой вынуждал себя пересиливать эту сонливость.

Шаги по голому паркету – и он снова на кухне. В затаренном им же холодильнике яйца, творог и молоко. Пакет муки – сам оставил в корзине с крупами. Не придумал, куда еще его можно пристроить в этом царстве, где кухонной техникой никто никогда не пользовался.

В глобальном смысле район Саммерхилл не только жить его научил. Район Саммерхилл научил его кое-чему куда более важному. К примеру, готовить. Во всяком случае, для себя.

Потому вместо обеда были вполне приличные сырники с горячим чаем. И просмотр сообщений в мессенджерах. Ничего глобального и ничего серьезного, кроме Таранич, в половине двенадцатого приславшей восторженное: «Я ее выбрала! Тебе понравится!»

И смайлик с чертенком. Чокнутая баба. Впрочем, Ивану везло на чокнутых баб по жизни.

Он усмехнулся и быстро набрал:

«Я в тебя верил».

За своими хлопотами, дышавшим в трубку отцом и ранним подъемом о кастинге он забыл напрочь. Но когда рвал когти в Одессу, Рыба-молот отпускала его нехотя, однако с пониманием, что сейчас действительно не каприз. «Потом не жалуйся, что девку тебе не ту подсунула!» - только и сказала она напоследок. «Да мне похрен кого, - ответил ей Мирош-мужик двадцати шести лет от роду, а Мирош-музыкант добавил: - Лишь бы играла прилично».

Сейчас неожиданно оказалось, что больная мать важнее прослушивания и судьбы нового альбома. Берлинского альбома. Его мечты, которая постепенно наполнялась плотью и кровью все в той же квартире, где он распевался, зубрил теорию, готовил и трахал мисс Кларк.

После трех пополудни Иван снова вызвал такси и отправился забирать Милу из клиники. Завез ее домой, накормил остатками сырников и в очередной раз повторил инструкции Тае. Мать показалась ему неожиданно притихшей после утреннего недоскандала. Даже словно бы оробевшей. Видимо, их разговор дал ей некоторую пищу для размышлений. Она переспрашивала у него раз за разом, когда сможет приехать в Киев. Уточняла насчет назначенных препаратов, как если бы всерьез собиралась лечиться. И даже благодарила за помощь. Это было странно и непривычно. В ней будто бы жили два разных человек с двух разных полюсов земли. Но вместе с тем, Иван отдавал себе отчет, что сейчас она едва ли настоящая. Наступил всего лишь период затишья. Такое бывало и с отцом, когда мать бросала пить и становилась шелковой после очередной вспышки.

Напоследок он получил неожиданное приглашение остаться ночевать, от которого отказался.