Посиделки с Олегом - [35]

- Смотри-ка, свежий и пятипроцентный раствор, - смотрел на свет ампулу он.

- Настоящий полет?

- А то!  

- Я всегда думала: и почему мы вынуждены искать окольные пути вместо того, чтобы просто купить в аптеке необходимый препарат? – Она положила голову на его плечо.

- Потому, что это мы такие, - медленно и тихо начал он. – А ты подростков представь. Общество настолько омерзительно, что направлено исключительно на порабощение человека, исключительно на стирание его личности, способностей к творчество. Общество топчет, ломает, душит, бьет, кусает и подростку не остается ничего кроме изменения состояния своего сознания.  – Он пронзительным взглядом смотрел на неподвижные воды пруда. – И теперь представь: ни кем не понятые личности в бесполезной жизни будут снова и снова злоупотреблять препаратами если их легализуют.

- Ах, вот оно как.

- Угу. Но конечно есть одно НО, как я думаю. Вот имеет человек душевные проблемы, так ему обязаны дать доступ абсолютно ко всем препаратам списка А.

- Правильно, согласилась она. – Список А – это ведь прямое нарушение прав человека на свободу выбора!

- Это из-за наркоманов. Я вот готов поспорить: кинь я наш препаратик в воду – ты бы даже и не расстроилась.

- Конечно! Ведь есть ты и это самое важное. Вопрос отсутствия веры. Любимый – это истина в последней инстанции и доверять больше не следует никому.

- Молодец! Ну что, давай выпьем? – Он достал из пакета пиво и дал ей.

- За нас!

- Хорошо-то как, - сделал глоток он. – Всю жизнь так бы просидел.

- И я… Здесь… С тобой…

Холодно что-то. Давай пересядем? – предложил он, садясь на спинку скамейки  и ставя ноги на само сидение. – Так теплее.

- Давай, - повторила за ним она. – Тоже замерзла. И домой хочется.

- А пошли! – Он спрыгнул и подал ей руку.

Пасмурный день не проявлял ни солнца, ни ветра, а они шли навстречу полету, таящемуся в кармане Олега.

Не бойся

Кодовый замок в двери не работал, в прочем как всегда. Никто из жильцов дома и не помнил, когда он был в рабочем стоянии. Подъезд с выбитой лампочкой был полон пустых бутылок, разбитых на острые осколки и целых, стоящих с остатками не выпитого содержимого. Возле стены стояла треснутая тарелка с кем-то налитым молоком, которым мирно лакомилась рыжая бродячая кошка. По-геройски резко пнув одну из бутылок он тем самым расчистил путь к лестнице, ведущей на второй этаж и площадку, в свою очередь ведущую на этаж выше, и так по пункта назначения – четвертого этажа. Облупившаяся зеленая краска на стенах лестничных клеток обнажала бетонный материал стен по цвету такой же серый как и полы в местах выбившейся от старости плитки, мелкой и желтой. Нетленные произведения юных художников – нечитаемые надписи баллончиком краски – под гордым названием «Граффити» встречали гостей, оставляли равнодушными жителей среднего возраста и приводили в бешенство видавших виды довольно-таки пожилых, живущих в том доме очень-очень давно. Межэтажные окна едва пропускали дневной свет, сквозь толщу годовой пыли день казался матовым, непроглядно мутным.

С долей незаурядного упорства он повернул ключ, отомкнув держащуюся на ржавых петлях дверь, обитую коричневым дерматином, и, сильно дернув, открыл ее, вошел первым. После него зашла она, закрыла за собой дверь и повернула ключ на два оборота. Зашла, оставив за порогом тяжесть минувшего дня, усталость, давящий ритм большого города и соседей, на искреннее приветствие отвечающих озлоблено и смотрящих на Олега и Диметру как на внезапно вторгшихся на землю инопланетян; смотрящих на ее яркий маникюр и зачастую розового цвет блузки, на его типично мужские манеры. Здесь, где редкие машины прерывали тишину, можно было отдыхать и чувствовать себя «в своей тарелке» особенно по будням, когда жизнь стремительно перетекала ближе к центру города, оставляя район почти что безлюдным. Если выйти рано утром, то подъезды и близлежащая территория выделялась нагромождением пустых алкогольных бутылок и банок, пустыми коробками и пузырьками из под аптечных препаратов, способных резко и незабываемо менять состояние сознания абсолютно легально. Ранним утром возле круглосуточной аптеки всегда дежурили несколько примелькавшихся лиц с красными от лопнувших сосудов глазами и трясущимися как у паркинсоников руками. Поразительным Диметру всегда полное отсутствие у них какой либо ксенофобии. В аптеку, в которой из под полы без рецептов опускались сильнодействующие антидепрессанты, транквилизаторы, обезболивающие для раковых больных и средства для диссоциативной анестезии можно было придти и не сняв макияжа, и оставив яркий лак на ногтях, и даже помаду на губах, которая так нравилась Олегу – ни какой ксенофобии не было и в помине. Максимум, что было – это трясущийся подросток, жалобно просящий немного мелочи на очередную ампулу. И при этом всегда происходило самое смешное.. У Диметры всегда спрашивали про назначение врача, когда она покупала противозачаточные таблетки – единственный легальный источник женских гормонов. Ей трудно было сохранять серьезное выражение лица – внутри нее все хохотало безудержно, когда она брала сдачу  и синюю коробочку таблеток, содержащую синтетические этинилэстрадиол и дезогестрел. Действие эстрогена и прогестагена она чувствовала самое разнообразное: от поднятия настроения до беспричинной слезливости, а жизнь без гормонов приводила к глубоким депрессиям. Поэтому она принимала их сразу, едва успев отойти от аптеки. Олег же, напротив, всегда сохранял выдержку, принимая или вкалывая шприцом гормоны только дома, строго раз в две недели. При всей его железной выдержке он был склонен к поступкам, своей гениальностью способным потрясти даже самое изощренное воображение. Он мог, раскинув руки и ноги, лечь на проезжую часть и, отражая в глазах всю бесконечность неба, крикнуть не жалея голоса о том, что дарит Диметре весь мир. Эхо при этом разлеталось по всем улицам.