Пошлите меня в разведку - [14]
Пупынин идёт вдоль нашей огневой позиции, где окапываются солдаты, смотрит, к чему бы прицепиться, и, конечно, находит: ведро с питьевой водой стоит открытое, туда летит пыль, оседает зеленоватой плёнкой.
— Почему непорядок? — строго вопрошает Пупынин.
Ну как он не понимает, что о такой ерунде никто не думает, когда миномёты заряжены и мы ждём боя.
— Спрашивай со своего санинструктора, это его дело, — отвечаю ему.
— Саниструктор, сам знаешь, на наблюдательном пункте. А здесь ты за порядок отвечаешь.
— Буньков, закройте ведро! И впредь чтобы закрывали… — говорю с раздражением, только бы отделаться от Пупынина. А то ведь ещё что-нибудь найдёт, и заладит, и не отвяжется — будет грозить рапортом командиру дивизиона.
Ещё не успел уйти Пупынин, стоит поучает солдат, как появляется сам начальник боепитания полка военный инженер третьего ранга Телепнев, деловой, торопливый, озабоченный. Если Пупынин весь увешан оружием, перетянут ремнями и ремешками, то на Телепневе не видно даже пистолета, шинель нараспашку, чтобы удобней работать, руки перепачканы смазкой. Не только мы, взводные, даже батарейные командиры Телепнева побаиваются: всё оружие, оптические приборы, мины и патроны — во власти Телепнева. Заметит неисправность — берегись!
— Как оружие, Савин? На марше ничего не потеряно? Затворы проверяли? Оптика в порядке? — он с ходу забрасывает меня вопросами. — Не повредили, спрашиваю, оптику? А? Савин?
Мне даже страшно становится — как можно повредить оптику? Мы бережём, храним от ударов всю эту оптику — прицелы, бинокли, перископы. Без оптики много ли настреляешь? С готовностью отвечаю:
— В порядке у нас оптика! В полном порядке…
Но въедливый начальник сам желает проверить. Его, конечно, право. Но в такой час делать ему больше нечего, как нас, взводных, мучить? Ведь мне надо к ночной стрельбе подготовиться. И «Боевой листок» успеть бы выпустить, комиссар непременно спросит. Но Телепневу о моих заботах не скажешь. Да и никому не скажешь, у каждого своё дело. У каждого своя война, как говорит Лазарев.
Только я подумал о «Боевом листке», пришёл комиссар дивизиона, интересуется — как настроение? Как моральный дух поднимаем? И сразу же находит упущение:
— Почему нет «Боевого листка»?
Я виновато молчу.
— Надо срочно выпустить. И повесить…
Комиссар вручает мне газеты — маленькую, в листок, армейскую «Вперёд, к победе!» и фронтовую «На боевом посту», наказывает провести беседу с солдатами на тему «Стрелять отлично, как герои фронтовики» и собирается уходить. Но я спрашиваю:
— Как там насчёт обеда, товарищ старший политрук?
— Потерпи чуток, Савин, — просит он совсем другим тоном, — Скоро привезут. — И уж совсем по-свойски, будто я не взводный, а ровня ему, рассказывает: — Понимаешь, Савин, начпрод-то наш заблудился. Это надо же, а? Не смог карту сориентировать. Командир полка послал на розыски три машины. И что ты думаешь? Нашли, конечно. А начпрод уже весь бензин израсходовал и заехал, куда Макар телят не гонял, Сам комиссар полка с ПНШ-первым[2] нашли его. Ну, стружку, конечно, сняли. Что ты, брат, весь полк без пищи оставил. Ты уж как-нибудь поддержи у солдат моральный дух. Давай, брат, действуй! А я в третью батарею схожу. Сам с утра не евши…
От его дружеского тона мне становится как-то спокойней, легче, я отчётливей понимаю — каждому тяжело. И какой толк ныть? Надо держаться, надо подбодрить солдат. Комиссар же просил меня. Но предпринять я ничего не успеваю: на огневую вкатывается машина с полевой кухней на прицепе.
Эх, и поедим сейчас! Но сначала надо позаботиться о солдатах, чтобы каждого накормили как полагается. И тут вспоминаю — да в батарее же нет старшины! А солдаты уже оставили по одному человеку возле миномётов, уже строятся, смотрят вопросительно на меня, ждут разрешения идти к кухне,
— Сержант Сухих!
Он подбегает, прикладывает к косо сидящей пилотке измазанную землёй руку, смотрит с готовностью к любому делу.
— Примите на время обязанности старшины.
Сухих польщён доверием, с плохо скрытой улыбкой отвечает:
— Есть принять обязанности!..
— Ведите людей на обед!
Кухня — вот она, рядом. Поэтому наши успевают на раздачу первыми. За ними торопятся солдаты из других батарей. Они толпятся вокруг кухни, ругают, начпрода, поваров, шофёров и тут же отходят с дымящимися котелками, садятся на землю, начинают насыщаться чем-то средним между супом, кашей и похлёбкой — тут и завтрак, и обед, и ужин, рассчитались за весь день. На том спасибо: могли дать один обед, а остальное, как говорят солдаты, в пользу второго фронта. И хлеба двойная порция — клейкого, мягкого, с пригорелой коркой.
Да, как же там, на НП? Надо кого-то немедленно послать туда с обедом на всех. Эх, Смирнов, Смирнов, угораздило же тебя заболеть в такое время. Был бы здоров старшина, потащил бы термос нашим разведчикам на сопку. Впору хоть самому идти туда, снимать кого-то с оборудования позиции нет расчёта. Вдруг я слышу тонкий, совсем не солдатский голосок.
8
Это, конечно, она, наша Лида Ёлочкина. Мне хочется с ней поговорить, а о чём — не знаю сам. Но её сразу окружают солдаты, они становятся оживлёнными, молодцеватыми, каждый пытается завладеть её вниманием. А самые молодые ребята смущённо переглядываются и старательно дымят самокрутками.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.