Пощады нет - [72]

— Юлия, мы будем часто с тобой бывать в обществе, может быть совершим вместе путешествие.

Она невыносимо страдала.

— Я совсем не знаю тебя, Карл.

Она выбежала из комнаты.

Посмотрев на себя в зеркало, она испугалась, взяла гребень, провела по волосам, припудрилась, надушила платок. Он стоит там в музее перед своим жестяным рыцарем. Тиран. И не тиран даже. Немыслимый человек, я нужна ему, как декорация. Фу, он позволил бить себя, взрослый!

Она легла на кушетку, глаза ее блуждали по комнате, по ее любимым японским картинам, по белой мебели, по этому ее девическому уголку.

Он стоит перед своим жестяным рыцарем. Гувернантка прошла по коридору, шопотом через дверь сказала малышу: ну, теперь довольно, спать надо. Чувствуют ли дети, когда родители их ссорятся?

Юлия оправила юбку, неслышно прошла в музей. Он шагал взад и вперед. Она — она сама попросила у него прощения. Что-то он теперь скажет, — вероятно, будет нежен с ней?

Гляди-ка, я так и знал, — женские капризы! Он притянул ее к себе, погладил по волосам. И то уж достижение, но до поцелуя дело не дошло, он не поцелует, он не может превозмочь себя, ему не дозволяет его жестяной рыцарь.

Она поднялась на носки, прижалась ртом к его губам, укусила его в нижнюю губу. Он пытался отвернуться, но она крепко впилась в него зубами, — я изобью его, негодяя, я тоже прибью его, иначе с ним не сладишь! Наконец, она разомкнула зубы.

— Что с тобой, Юлия, возьми себя в руки, что за ребячество, у меня завтра дела, губа, несомненно, вспухнет.

— Тем лучше, среди своих дел ты будешь думать обо мне.

С жгучей радостью смотрела она, как он прикладывал платок к окровавленной губе. Какие дети эти женщины; а я чуть было не спросил у нее совета насчет тетки!

Однако, через несколько минут они уже сидели в «уголке» в столовой, он — с платком у рта, под ее насмешливыми взглядами, но успокоенный: крепость устояла; она — удовлетворенная: наконец-то он кое-что почувствовал.

И, действительно, эпизод этот не прошел для Карла бесследно. Нет, Юлии он ни звука не скажет о сделке с теткой, пусть бы это был во сто раз более ответственный шаг. Как бы то ни было, Карл пережил несколько тяжелых дней и ночей, ему понадобились время и энергия, чтобы войти в прежнюю колею. Но раздражение не проходило; чем больше он об этом думал, тем неслыханней, бесстыдней представлялось ему поведение Юлии, он не мог вытравить из своего сознания этот сумасшедший, с неба свалившийся случай, — губа до сих пор была опухшей, избить бы следовало за это.

Трудное решение о платеже тетке вдруг приобрело для Карла неожиданное значение. Нельзя обнаружить перед Юлией свою слабость, меньше, чем когда бы то ни было, могу я теперь допустить на фабрику совладельца, а с другой стороны, надо быть начеку, нельзя рисковать фабрикой. «Мой дом — моя крепость». Как хорошо, что я не спросил совета у Юлии. Он отложил решение еще на неделю.

Когда он проходил по опустевшим цехам, он точно впервые почувствовал на себе руку кризиса. Это как-то было связано с Юлией. У него было такое ощущение, будто все здание в целом затронуто, больше того: будто оно в опасности. Огромное возмущение охватывало его при мысли об эпизоде с укушенной губой; в сущности, надо было бы отомстить Юлии.

Как же жилось ему после этого происшествия?

Человек лежит в пещере, он уснул, все спокойно и хорошо, внезапно он вскакивает: в просвете входа зашумело дерево, ветви пришли в движение, вот они одна за другой летят на землю: там что-то есть. Двор крестьянина стоит у самого подножья горы, в этом году выпало много снегу, теперь весна, теплый ветер веет в долине, идет мелкий дождь, крестьянин внюхивается в воздух, растирает между пальцев снег: скоро ли двинется лавина, и удержат ли ее насыпи и леса?

Оттянув, по мере возможности, решение относительно тетки, Карл выбрал, наконец, «счастливый» день, чтобы так или иначе с этим делом покончить. Он велел шоферу, не спеша, ехать за город, потом долго колесил вдоль и поперек по городу. Был очень светлый апрельский день, детей целыми стаями выводили на воздух, на горячее солнце. Раздуваемые ветром, мелькали первые светлые платья женщин и девушек. Машина шла к центру города, медленно двигалась она в общей массе автомобилей. За последние годы Карл редко замечал эти улицы; они были все такими же, все так же кишели народом, попрежнему вечно образовывались пробки. Миновали мосты, и вот перед Карлом торжественные кварталы дворцов. Слабое движение, никакого шума, парки, памятники, совсем молодая зелень и первые цветочные насаждения этого года. Фонтан. Перед дворцами правителей — справа и слева — караулы. А вот и огромное здание с бесконечными рядами колонн, ротонда Галлереи побед, высящаяся над городом. Карл велел шоферу медленно ехать по извилистым дорогам парка, по его широким, открытым, предназначенным для военных парадов, аллеям, между деревьями, простиравшими свои еще голые черные ветви. День был словно праздничный. Чем, в сущности, он так удручен? Тем, что теперь, во времена кризиса, ему приходится мобилизовать свои денежные средства? Но ведь банк не отказывает ему. Напротив, он, Карл, собирается сделать самый серьезный шаг, какой когда-либо предпринимал в жизни — стать единоличным владельцем фабрики. Мать права — это был бы второй день его рождения. Это была бы вершина его триумфа. Жена — тонкая, прелестная женщина из лучшего общества, милые дети, благородный, спокойный дом, власть и благоденствие, — король на холме победы! Какой сильный и суровый, грозный покой разлит здесь. Целые века господства. Пусть кто-либо попытается посягнуть на него. Разве возможно, чтобы здесь что-либо заколебалось? Какие, у него могут быть опасения, ведь это все так твердо и нерушимо? Кто, что может это потрясти? Кризис?