Пощады нет - [31]

И вот произошла вспышка. Один крупный капиталист, известный в последнее время своей широкой благотворительностью, прервал летний отдых и вернулся в свой городской особняк, чтобы присутствовать на освящении дома для престарелых, построенного на его средства. Дом был уже отделан до последней детали, власти решили обставить торжество открытия благодарственными речами и распределением медалей, и вдруг, в одно прекрасное утро, от взрыва, который был сначала принят за взрыв светильного газа, взлетает в воздух половина фасада особняка жертвователя, и сам он получает тяжелые ранения!

Только счастливая случайность дала возможность в тот же день задержать двух мужчин, подозрительно возившихся около особняка. Газеты полны были сообщений о подробностях широко задуманного заговора, в котором, по установившемуся обычаю, обвинялись также организованные рабочие, тем самым поставленные в необходимость оправдываться. Читатели газет, которым надоели в это скучное лето бесконечные банковские скандалы, подлоги, дискуссии о повышении налогов, с жадностью набросились на сочную главу об одичании Запада, столь благодарную тему для непосредственных философских размышлений и ярких описаний из жизни преступного мира.

В эти дни Карл регулярно встречался на рынках со своим долговязым другом, только друг не очень-то был расположен к разговорам. А Карлу как раз ужасно хотелось знать, какое впечатление произвела мать на Пауля и не представила ли она его, Карла, как очень уж несовершеннолетнее дитя. Он опасался, что это именно так, и потому-то, видно, Пауль избегает его. А Карл очень тосковал по нем. Часы, проведенные с Паулем, были всегда лучшими его часами на протяжении дня. Ему доставляло радость уж одно сознание, что Пауль находится на том же рынке, где он, пусть даже в другом месте. И настоящая мука было видеть, как Пауль проходит мимо, словно они и не друзья вовсе, не подлинные закадычные друзья. О, если бы он мог узнать истинные мысли Пауля о нем!

Как-то в обед, после закрытия рынка, Пауль, напевая что-то, неожиданно, как раз в ту минуту, когда Карл надевал свою куртку, подошел к нему сзади. Они уселись в большом трактире около рынка. Здесь обедало много рыночного народу. Утром сегодня Карл не думал, что это будет такой счастливый день. Он сидел за столом рядом с Паулем, он мог сколько хотел смотреть на него, на его низкий лоб, на белокурые вьющиеся пряди, спадавшие на лоб, на длинные светлые ресницы, на мягкую шелковистую линию его бровей и на строгий и красивый прямой рот с пушком пробивающихся усиков. Они ели, пили, изредка перебрасываясь словом-другим. Через полчаса они вышли из шумного с нависающим потолком трактира, не носившего и следа внешней красоты, но как будто пронизанного сиянием.

— Что же мы теперь предпримем, мальчуган, а? — спросил Пауль, привычным движением перебрасывая папиросу в угол рта.

— Куда хочешь. Я свободен до самого вечера.

Пауль улыбнулся.

— А если этого не хватит? Если мне понадобится и вечер и ближайшие дни?

Карл — они уже шли медленным шагом прогуливающихся людей — посмотрел на Пауля; на душе у Карла было неспокойно, Пауль, очевидно, разглядел это.

— А зачем я тебе нужен? Что мы будем делать?

— Это уж предоставь мне, дела достаточно. Но раньше всего ты должен согласиться.

Карл пробормотал, не в силах сдержать движения сердца.

— Я, конечно, хочу.

Пауль рассмеялся и встряхнул приятеля за плечи.

— Я, конечно, хочу, я, конечно, согласен… Какой ты герой, Карл! Легко хотеть и соглашаться. Надо, однако, чтобы ты мог. Все дело в том, чтобы ты мог.

Карл пробормотал, крепко держа Пауля за руку.

— Почему ты думаешь, что я не могу? Ведь ты еще не проверил меня.

Помимо воли, сорвались с языка эти слова. Пауль спокойно шагал длинными ногами, и Карлу приходилось поспевать за ним. Долговязый сказал словно про себя, Карл даже сразу не понял, к кому он обращается:

— Бог, хранитель твой в течение дня, защитник твой и ночью.

Повторив это еще раз, Пауль взглянул на Карла; тот ничего не понимал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— И ты спишь под этой надписью?

Тут Карл вспомнил, что это было изречение, выжженное на простой доске, которая с детства висела над его кроватью. Мать перевезла эту дощечку сюда и опять прикрепила над его кроватью. Пауль, значит, заметил ее.

— Это мой старый талисман, — смущенно и вместе с тем укоризненно отозвался Карл. — Что же если он и висит над кроватью, — мама к нему привыкла.

— Твоя мама умная и толковая женщина. Какие у нее планы относительно тебя? У вас нет никаких доходов, дядька не раскошеливается, ты должен помочь.

— Я и помогаю.

Пауль рассмеялся.

— Разве это помощь? За это совсем иначе надо браться, мои милый.

— Как же?

— Советов я давать не могу. У тебя есть твой ночной и дневной хранитель. Раньше у вас все по-иному было, а?

— Ну, конечно, Пауль. Но стоит ли об этом рассказывать?

— Все рассказывай. Времени у нас много.

Карл понял, что Паулю хочется что-то узнать, и начал, переходя с ним с площади на площадь, из улицы в улицу, рассказывать о прежней жизни, запинаясь, точно это была исповедь, с извиняющейся ноткой в первых фразах. Но затем воспоминания захватили его. Увлеченный, он рассказывал все, что знал об отце, как он, Карл, не смея ему сказать об этом, любил отца и как отец совсем не считался с ними со всеми и только урывками появлялся дома. И эти вечные драки между отцом и матерью, да и я тоже, — как бы между прочим заметил Карл, — пострадал: вот два выбитых зуба; ему приходилось охранять мать от отца, но мама никогда отца не ругала, в доме все и всегда вертелось вокруг отца, хотя большей частью он и не бывал совсем дома.