Пощады нет - [17]

— Разве нельзя было иначе, как выломать крестовину? Ведь и через филенки отлично можно пройти.

— Верхний сосед очень горячился, он хотел поскорее проникнуть в комнату.

— Но ведь так с вещами не обращаются. Сосед ваш вел себя, как сумасшедший.

Женщина ничего не ответила. Он прошел в комнату, выглянул из окошка, погладил усы:

— Очень славно, квартирка совсем неплохая. Места достаточно.

Соседка сладким голосом спросила, не хочет ли он повидать Эриха, ребенок играет здесь рядом. Он махнул рукой.

— Нет, в другой раз.

И, не поблагодарив, заковылял прочь.

Уже подвечер — так долго он нерешительно кружил около больницы — Карл, не чувствовавший ни голода, ни жажды, купил у цветочницы пучок фиалок и остановился перед запертыми железными воротами. Из больницы вышла сестра, в черном пальто, накинутом на белый халат, с книгой подмышкой. Подросток с фиалками в руках неуверенно взглянул на нее, она прошла мимо, но потом оглянулась и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь. Да, он хотел узнать, как здоровье матери. Он назвал свою фамилию. Сестра ответила, что, собственно, сейчас уже поздно, но все-таки вернулась и через несколько минут вышел привратник и сделал знак Карлу. В просторном вестибюле стояли уже знакомая Карлу сестра в накинутом на плечи черном пальто, и еще одна, державшая в руке корзину, полную аптечных склянок. Вторая сестра очень ласково расспросила Карла, кто он да что он, и сказала, что, если он хочет, он может отнести матери фиалки. По дороге, проходя по большому зеленому саду, полному гуляющих больных, сестра рассказала ему, что мать поправляется, что голова у нес совершенно ясная (Карл недоумевал; что это значит — ясная голова, — ведь мама не помешанная?), но ему, Карлу, все-таки ее не следует волновать.

— Не было ли у нее до этого случая чрезмерной подавленности? — продолжала сестра. Карл слушал молча, — где же, наконец, мама? — Не замечались ли уже и раньше за ней какие-нибудь странности? Всего этого Карл не понимал, пока не вошел в четырехкоечную палату и не остановился возле койки матери. Сестра ушла, две другие обитательницы палаты сидели у окна. Большой букет цветов стоял на столике возле кровати матери, букет был от тетки, Карл держал свой пучок фиалок, мать натянула одеяло на голову. Он стоял около нее в смятении. На его слова: «Мама, это я» она ничего не ответила. Тогда одна из женщин, сидевших у окна, подошла и с сердцем отбросила у нее с головы одеяло.

— Зачем вы это делаете? Сестра опять будет сердиться. Будьте же благоразумны. Сын пришел к вам. Посмотрите, какие хорошенькие фиалки.

Она лежала с закрытыми глазами и что-то шептала. Карл нагнулся к ней, это были те же слова, которые она утром выкрикивала на лестнице, когда пожарные выносили ее:

— Я не хочу больше, я не хочу больше.

Одна из больных отвернулась к окну и с брезгливой гримасой сказала соседке:

— И это называется — мать. Имеет двоих детей. Сын стоит около нее, а она…

Вторая больная, постарше, худощавая, открыла окно и захихикала. Отдаленный колокольный звон зазвучал в палате, в которой стояли четыре белые неподвижные железные койки.

— Для таких людей есть только одно средство, это вам и пастор скажет: за волосы оттаскать! Комедию она тут недолго будет разыгрывать. Если она не перестанет, я ее проучу…

Видя искаженное, замкнутое лицо матери, видя, как она лежит, отвергая мир и всех их, Карл опустил голову, отвернулся — опять эти слезы — и стал лицом к двери. Он беспомощно положил маме на одеяло свой пучок фиалок и взмолился:

— Мама!

И вот веки у нее дрогнули, она чуть-чуть подняла их, взгляд ее сразу охватил его с ног до головы, она метнулась к нему головой и обеими руками схватила его за правую руку. Он спросил с нежностью:

— Ну, что, мама? — и, притягиваемый ею, опустился на край кровати.

Она стискивала, комкала, мяла ему руку, она ощупывала ее до локтя вверх и вниз, она крепко прижала ее к своему горлу.

— Вы видите, вы видите, — сказала старуха у окна, — опять эти дурацкие выходки. Перед сыном тоже. И такие женщины осмеливаются детей растить.

В это посещение, которое длилось всего несколько минут, ничего больше не случилось; только Карл, пока мать держала его за руку, несколько раз шепнул ей, что завтра он придет за ней и заберет отсюда. Затем, — он стеснялся женщин у окна, — он быстро вышел. Половину ночи пролежал он без сна, слишком много случилось за этот день, все это беспорядочно проносилось в сознании, он ни на чем не мог сосредоточиться, одна только мысль настойчиво сверлила мозг: надо помочь матери.

Увидя ее на следующее утро в тихом больничном саду, гуляющую с сестрой, он, счастливый, бросился к ней, думая, что сегодня она уже вернется домой; с малышом, который жил у соседей и который все еще не мог оправиться от испуга этой ночи, было сплошное мученье: он часто начинал дико кричать, прямо выть от страха, — его маму унесли, его маму побили! Он не понимал, что означает выломанная дверь на кухне. Мать была сегодня очень ласкова, взяла Карла под руку, когда сестра оставила их одних, и они медленно гуляли среди чудесных роз. Она только завтра пойдет домой, — сказала она, — денек она хочет себя еще побаловать. Пусть он расскажет ей, что слышно дома. Он рассказал ей об Эрихе. Она улыбнулась каменной улыбкой.