Пощады не будет никому - [17]

— Сто грамм — это не выпивка, так, баловство, — Пантелеич запрокинул голову, открыл рот и не выпил, а сперва влил водку, а затем сглотнул. Зашуршал бумагой, ломая бутерброд. — Вот не могу я на тебя смотреть, Муму, — подобрел лицом Пантелеич, — как ты водку можешь мелкими глотками пить? Ее сразу, залпом глотать надо. Не научили тебя, что ли, мамка с папкой.

Привстав с табуретки, старик качнул рукой ситцевую занавеску на маленьком окне, за которым уже брезжил рассвет, по-гусиному вытянул шею и посмотрел на оживший дом.

— Не спят уже. Снова небось к нему эта, ассистентка, приехала.

Дорогин сделал вид, что не понимает, и вопросительно посмотрел на Пантелеича, мол, что такое он говорит.

Старик задумался, как бы ему изобразить жестами Тамару и сделать это не оскорбительно для женщины.

Тамару он любил чисто по-отцовски, хотя наверняка бы не одобрил, если бы его дочь жила с кем-то без записи в паспорте. Но для городских у Пантелеича существовали собственные мерки, которыми нельзя было мерить деревенских. Лишь один Муму оставался для него загадкой: в чем-то прост, как деревенский, и в чем-то сложен и непонятен, как городские. Работает лихо, а пьет мелкими глотками, хлеб режет тонко…

Наконец он сообразил и сперва указал заскорузлым пальцем на дом, а затем оттопырил двумя руками на груди свитер.

— Да, она там?

Муму кивнул.

— Красивая баба, — вздохнул Пантелеич, — только тонкая какая-то, взяться не за что, — и он немного смутившись, улыбнулся, понимая, что ни по возрасту, ни по своему положению для Тамары не подходит. — Эх, — вздохнул он, — хороший человек Рычагов! Ему бы еще, жену хорошую. Тамара, она, конечно, так, но в то же время и нет, — не сумел прояснить свою мысль старик, затем махнул рукой. — Эх, все равно ты ни хрена не слышишь, да и сказать не можешь. Пойду я, а то еще Геннадий Федорович подумает, будто я за деньгами приходил, — Пантелеич выглянул за дверь и, опасливо косясь на дом, увязая в снегу, подался к забору.

Довольно ловко для своего возраста он перебрался через него, и вскоре его черный силуэт уже замаячил на дороге, расчищенной грейдером.

Те пару глотков водки, которые проглотил Дорогин, пошли ему на пользу, появился аппетит. У дома он нос к носу столкнулся с доктором Рычаговым. Тот вышел на крыльцо отдохнувший, свежевыбритый, еще пахнущий дорогим одеколоном. Одет он был в джинсы и свитер, стоял, держа на правой ладони блюдечко с кофейной чашкой, и курил. Была такая манера у доктора Рычагова — выходить по утрам на свежий воздух и курить.

— Привет, — Рычагов подмигнул Дорогину и тихо добавил:

— Сегодня у меня дел много в клинике, немцы приезжают, «гуманитарку» привезли, придется с ними вечером в ресторан идти.

— Понятно, — шепотом ответил Дорогин.

— Все еще не могу привыкнуть к тому, что, благодаря тебе, богат, — усмехнулся Рычагов, отпивая такой маленький глоток кофе, будто в чашечку было налито крепкое спиртное.

— К этому никогда не привыкнешь.

— Кое-что насчет моей новой клиники уже выясняет — не удержался от того, чтобы похвастаться, Рычагов — сегодня мне и точный ответ дадут.

— Отлично.

— Не пойму я тебя. Другой бы на твоем месте уже был бы далеко, жил в свое удовольствие, а ты до сих пор снег разгребаешь, дом мой смотришь…

— Что, надоел?

— Да нет, не в этом дело, — заспешил с ответом Рычагов, — живи сколько хочешь. Наоборот, с тобой мне спокойнее, ты единственный человек, с которым я могу поговорить начистоту. Не каждому же скажешь, что мы с тобой воровской общак прихватили. А несказанные слова язык жгут, как кипяток.

— С глухонемым поговорить тянет? — сухо рассмеялся Дорогин.

— Вот так-то парадоксы и получаются. Ты один о моих деньгах знаешь. С тобой одним начистоту говорить могу. Даже с ней, — Рычагов кивнул на дверь, — в последнее время ни о чем не могу говорить, так и подмывает рассказать правду.

Сергей молчал, слушал, хоть доктор и сделал паузу, чтобы дождаться ответа. Вообще, в разговорах они часто касались Тамары. Кое о чем Рычагов догадывался, глядя на то, как временами меняется взгляд его странного постояльца. Он понимал, что этот человек горит местью и многие человеческие радости ему сейчас недоступны. Но были ли среди этих недоступных радостей и женщины, Геннадий Федорович не знал.

— Все, я поехал, — Рычагов хлопнул Дорогина по плечу и зашел в дом.

Собрался он быстро: портфель с бумагами, дорогое пальто. Даже здесь, за городом, Рычагов никогда не одевался тепло, а чисто по-городскому — демисезонное пальто, кепка с козырьком, тонкие перчатки. Выглядел он на фоне сельского пейзажа довольно-таки нелепо. Если раньше Геннадию Федоровичу приходилось искать побольше халтур, чтобы заработать деньги, то теперь он избегал их, брался лишь за те случаи, от которых невозможно было отвертеться, когда в его помощи нуждались или же люди, имевшие власть, или же люди Чекана — бандиты.

— Надеюсь, и сегодня все будет хорошо.

— Счастливо.

Дорогина немного удивило, что Тамара не вышла проводить Рычагова до машины.

«Поссорились они, что ли? Из-за чего? И утром как-то странно она с ним разговаривала…»

Сергей проводил взглядом медленно катившуюся к шоссе машину Рычагова и пошел закрывать ворота.