Посевы бури - [130]

— Ни в малейшей! — с готовностью отозвался Волков. — Мы, конечно, сочувствуем некоторым их целям, порой даже кое в чем помогаем, но чтобы быть связанными?..

— Я так и думал, — несколько поспешно заключил Звегинцев. — И еще один вопрос, если позволите.

— Ваш покорный слуга.

— Где сейчас этот Райнис?

— Почему вы о нем вдруг вспомнили? — насторожился Волков. — Или случилось что?

— Просто так, Юний Сергеевич, мысли разные на досуге одолевают.

— Ах, мысли!.. Понимаю-с… По всей вероятности, Райнис находится в городе, на конспиративной квартире. Если вас интересуют более точные сведения…

— Нет-нет! — поспешно отстранился Звегинцев. — Как раз напротив. Я бы очень желал, чтобы его оставили в покое. Вы понимаете меня, Юний Сергеевич?.. То, что по воле провидения не удалось в Москве, ни в коем случае не должно случиться в Риге. В противном случае это будет именно той самой искрой, которая воспламенит под нами пороховой заряд.

— Но позвольте, ваше превосходительство! — возмутился полковник.

— Именно так! — с неожиданной твердостью не дал ему высказаться Звегинцев. — Я ни во что не вмешиваюсь, не интересуюсь вашими делами и все такое прочее, но эту мою настоятельную просьбу прошу выполнить неукоснительным образом. — И уже тише, но с неприкрытой угрозой в голосе добавил: — Это и в ваших интересах, Юний Сергеевич. — И вдруг улыбнулся: — Ну как, по рукам?

— Не понимаю, о чем вы, Николай Александрович, — Волков недоуменно пожал плечами. — И не знаю, смогу ли, но из глубочайшего почтения к вам лично сделаю все, что в моих скромных силах.

— Вот и чудесно. Иного от вас, Юний Сергеевич, я и не ожидал. Между прочим, я заговорил о Райнисе не случайно. Мне тоже известно, что он находится в Риге. Вот, полюбуйтесь, — Звегинцев вытащил из ящика тоненькую книжицу с виньеткой из двух переплетенных хвостами химер, под которыми было изображено дерево, согнутое навстречу мятущемуся урагану. Буря несла разорванные тучи, срывала листья с веток, но не могла сломать ствол.

— Что это?

— «Wehtras sehja», — по складам прочел губернатор. — «Посев бури». По случаю свободы наш поэт оттиснул все же свои стишки. Их декламируют теперь на пепелищах замков… Но это не относится к делу.

— Я тоже хочу просить вас о маленьком одолжении. — Волков встал, отряхивая звездочки пепла с голубых шаровар. — Дело в том, Николай Александрович, что, заняв выжидательную позицию, мы не можем позволить себе нейтралитета. От нас требуются в этой сложной, должен признать, ситуации известные усилия по поддержанию авторитета власти. Если, допустим, в экономии или, скажем, в тюрьме…

— Тюрьмы полностью в вашем распоряжении!

— Вы не поняли, Николай Александрович, — подосадовал полковник, — ничего конкретного я пока не имею в виду, и вообще не пришло время. — Он задумался на миг. — Но если когда-нибудь в будущем, возможно близком будущем, нам понадобится продемонстрировать, ну, как бы поточнее сказать, силу, что ли, могу ли я быть уверенным в вашей полной поддержке? Без волокиты, нудного законничества и прочих бюрократических проволочек?

— Всецело, Юний Сергеевич!

Губернатор вышел из-за стола проводить полковника. Они обнялись на прощание и крепко, от всей души, троекратно расцеловались…

— Молодцы конвойные! Не растерялись! — обрадовался Николай Александрович Романов, когда ему доложили о расстреле заключенных в Рижском централе.

— Прискорбное стечение обстоятельств, — со слезами на глазах заключил Звегинцев, поспешно покидая «Пятый корпус» — мертвецкую, где на каменных столах остались лежать обложенные льдом голые трупы.

ГЛАВА 29

Повинуясь предвечному круговороту созвездий, надвинулся в свой черед Козерог. Декабрь — месяц волков — вновь завыл метелями, закружил вьюгу от Либавы до Мариенбурга. Шестого числа, которое как раз пришлось на Николу, когда и государь император, и полный тезка его господин Звегинцев, гражданский губернатор Лифляндии, праздновали именины, ударил мороз. Холода продержались почти до самого лютеранского рождества, а потом пришла гнилая туманная ростепель, омрачившая рождество православное. Из-за гололеда пришлось отменить катания на тройках с бубенцами.

Странны были ночи над Митавской равниной, над зачарованным городом, страшным и дивным, над Даугавой и Лиелупе, где под зеленоватым на изломе льдом задыхалась рыба, которую устойчивый норд не пускал в залив. Как встарь, свистела поземка вдоль схваченных морозом колдобин уездных дорог и воронками завивалась крупка, настилая рано установившийся санный путь. Но спигана-ведьма уж больше не летала, объятая кольцами завирюх, на шабаш. Полевые орудия темнели на лысых холмах, и козлорогому князю негде стало принимать клиентуру. Даже волки не решались теперь сбиваться в стаи. Пугливо жались у опушек, принюхиваясь к тревожным запахам гари. А потом возвращались поодиночке, путали след. Стыдясь и шарахаясь запретно-призывного привкуса человечины, подвывали пурге, понемногу смыкая блуждающую спираль вокруг разоренных хуторов. Осторожные лисы крались средь бела дня поглодать торчащие из придорожных кустов синие, распухшие ноги. Странно ощущало себя зверье, неуверенно.