Поселок на реке Оредеж - [5]

– Я тебе вон чего… – Комарова достала из кармана большой ком воска и положила перед Ленкой. Та подняла голову, шмыгнула носом, потянулась к кому, отщипнула кусочек, раскатала между ладонями, положила на клеенку и слегка расплющила.

– Ну, так спички давай.

Комарова отдала Ленке коробок, та взяла две спички, воткнула в воск и подожгла. Комарова не дыша уставилась на два маленьких дрожащих огонька. Когда они доползли почти до самого воска, Ленка их задула. Одна спичка осталась стоять прямо, другая, сгорев, изогнулась дугой и отклонилась в сторону.

– Не, не судьба. – Ленка снова шмыгнула носом и утерлась кулаком.

– Давай еще раз.

Ленка пожала плечами, вынула сгоревшие спички из воска, провела пальцем по блестящей поверхности, замазывая дырочки, и поставила новые.

– Давай я теперь. – Комарова подожгла спички и стала смотреть на огоньки.

Обугливаясь, спички медленно отворачивались друг от друга и наклонялись в разные стороны.

– Да понятно уже! – не выдержала Ленка.

– Погоди…

– Да понятно ж!

– Да погоди ты!

Огоньки добрались до воска, он начал плавиться, запузырился и тихо зашипел.

Ленка задула спички:

– Прожжем скатерть, мать ругаться будет.

– Давай еще раз. Бог троицу любит. – Комарова вынула из воска сгоревшие спички, вставила новые, подожгла. Одна загорелась не сразу, и пришлось поджигать ее заново. Ленка не мешала, смотрела молча и только вздохнула, когда обе спички, сгорев, снова отвернулись друг от друга.

– Ну, значит, правда не судьба… – Комарова собрала со стола спички, отлепила воск от клеенки, помяла в руках, потом открыла окно и выбросила все в ночную темень. В лесу протяжно закричала какая-то птица, как будто заплакала.

Ленка обхватила себя за плечи и поежилась:

– Душа чья-то тоскует.

Комарова прислушалась, но птица больше не кричала. Лес тихо, спокойно шумел, как будто осень еще и не собиралась наступать, а была только середина августа, когда жара спадает, и стоит тихая, немного сонная погода, и некоторые дачники уже начинают вздыхать о возвращении в город… Теперь-то почти все уехали, кроме этой дуры Светки.

– Это выпь кричит. На болоте.

– Она, говорят, к несчастью…

Отец Сергий в свое время крестил и Комарову, и Ленку, и мелких. Мать говорила, никому это было не надо, но, когда пришел какой-то там срок, вроде сорок дней, как для поминок, ранним утром к Комаровым заявилась Татьяна. Мать сама была из городских и в Бога не веровала, считая, что образованному человеку, учившемуся в институте, это неприлично, и крещение считала за предрассудок; по поводу Комаровой она даже пыталась с Татьяной поругаться, но та, обычно тихая, вдруг раскричалась, чуть не силой отняла ребенка и отнесла в церковь, и матери пришлось идти следом, потому что как оставишь младенца, пусть даже и попадье. Других детей мать отдала уже без боя, только презрительно хмыкала, когда являлась Татьяна, наряженная, как на праздник, и притаскивала с собой то ватрушку с творогом, то сладкую запеканку – отметить крестины. Комарова дотронулась пальцами до шнурка на шее, на котором висел крестик.

– Ленка… гадать-то – грех.

– Все гадают, и ничё. Эти даже, дуры, ну, сестры-то бесстыжие с той стороны реки… Мы ж не на картах.

– А они на картах?

– На картах. На то и бесстыжие. – Ленка подумала немного. – На картах гадают и голыми в реке купаются – сама видела.

Выпь в лесу снова заголосила и кричала долго, тоскливо, как женщина.

– Ка-ать, – тихо спросила Ленка, – а почему гадать – грех?

– Потому что это… на божий промысел не надеяться и совать нос не в свои дела. Гадают только цыгане.

– Да ладно… а бабка наша гадала.

– Не гадала бабка, не ври. Она коммунисткой была.

– А вот и гадала! – заспорила Ленка. – И на картах, и на блюдечке с голубой каемочкой, и по-всякому! По-всякому по-разному гадала!

– Да не гадала бабка, ну!

– А я говорю, гадала! Мне лучше знать!

– Это с чего это тебе лучше знать?!

– А с того!

– Да с чего с того?!

В дверь комнаты постучали:

– Чем вы там занимаетесь?! Орете на весь дом!

Ленка втянула голову в плечи и прошептала:

– Мать разбудили… сейчас будет…

– Это все ты…

– Да ладно, чё я-то?..

– Сейчас, мам! – крикнула Комарова. – Уже ложимся!

Мать за дверью молчала, но не уходила. Комарова почувствовала, как прохладные Ленкины пальцы сжали ее запястье.

– Уже ложимся, мам! – громко повторила Комарова.

Мать, хоть и была маленькая и худая, в чем душа держится, а рука у нее была тяжелая, и, начав бить, она останавливалась, только когда уставала. Из всех братьев и сестер Комарова единственная была на нее похожа, за что мать ненавидела ее особенно.

– Чтоб я вас больше не слышала. Если еще хоть раз услышу…

Послышался скрип половиц. Мать сделала несколько шагов, потом повторила устало: «Если еще хоть раз услышу…» – и ушла совсем. Ленка глубоко вздохнула и отпустила Катину руку:

– Вот ведь…

– Ложиться надо, правда, поздно уже.

Комарова, не раздеваясь, забралась в постель и накрылась тяжелым шерстяным одеялом; одеяло было куплено еще бабкой Марьей в незапамятные времена, когда она ездила в город и какую-то за этим одеялом отстояла там дикую очередь. Комарова подтянула край к подбородку и вдохнула запах: пахло чуть сыроватой шерстью. Ленка выключила свет и бесшумно выскользнула из комнаты. В сарай поперлась, в туалет. Комарова закрыла глаза. По-хорошему, надо бы ее проводить: в сарае темно и навалено всякого сора на полу, вчера кто-то из мелких наступил на гвоздь. И пауков там полно, поймают Ленку, замотают в паутину и искусают до смерти, так ей и надо. В детстве они пугали друг друга этими пауками. Комарова крепко зажмурила глаза, потом открыла: вокруг была кромешная темнота, только за окном эта темнота колыхалась, ворочалась и шумела – ели и сосны кутались в свою хвою, ожидая скорых холодов.