Поругание прекрасной страны - [9]

— У вас там холодно?

— В ледышку можно превратиться. Ну да ничего. Там многие моложе меня.

Он откусил кусок хлеба и стал жевать, глядя в пространство. А потом сказал:

— Помни — никаких драк с Мо Дженкинсом. Я не мог ему врать.

— Один только раз сегодня вечером, и больше я с ним связываться не буду.

Я принялся за свой завтрак.

— Боже милосердный! — сказал отец. — Ты времени даром не теряешь!

Он отпил из фляжки, вытер рот рукавом и спросил:

— Когда?

— В семь часов у пруда.

— О, черт, — простонал он. — Так мы, того и гляди, прослывем отъявленными драчунами. Поди тогда согрейся, а то сведет мускулы.

Он взял меня за руку и стал проталкиваться через толпу поближе к печи.

— Подай назад! — крикнул горновой; толпа отодвинулась, образовала широкий круг и приготовилась смотреть, как идет чугун.

Велика изобретательность человека, научившегося добывать из горы камень и выплавлять из него железо.

Дверца печи распахнулась, и на нас дохнуло жаром от раскаленной добела массы, над которой плясали бездымные языки красного и золотистого пламени. Пробили летку, и все прикрыли глаза от нестерпимого блеска. Я увидел выползающую губу ослепительно белого чугуна, который словно остановился в нерешительности, ощутив холодное дыхание гор. Глотнув влажного воздуха, он окутался клубами пара, зашипел и пошел, пошел: живая красная струя извивалась и пламенела в летке. Вот она уже потемнела; белый поток бежал в изложницы, стреляя, щелкая, растопыривая пальцы ручейков, раскаленного металла. Язычки пламени трепетали над формами, ослепительный блеск заволакивался багровой дымкой, металл обретал устойчивость цвета и формы, готовясь к своей тысячелетней трудовой жизни. Печь ревела, шипели изложницы. Летку забили. Печь облегченно рыгнула.

К четырем часам в пещере стало темно; пришел Идрис и угостил палкой мальчишку-ирландца, который бросил работать. Когда он ушел, Сейнвен Хьюз заснула, свернувшись у стены, но мы не стали ее будить, а цыганенок Бруки Смит украл все, что осталось у меня от завтрака, — тот самый Бруки Смит, незаконный сын торговца из Абергавенни, который два месяца спустя умер от голода в ночь под Рождество. Медленно тянулись часы, полные холода и страха; иногда в пещеру заглядывали английские дамы и господа, пришедшие посмотреть на маленьких уэльских рабочих. Я натер на руках мозоли, и когда в половине седьмого Идрис ударил в рельс, рукоятка моего молотка была в крови.

— Кончай! — закричала Сара, и мы все бросились за ней из пещеры. Но у выхода я вспомнил про Сейнвен и вернулся. Она так и спала у стены; ноги у нее посинели до самых ляжек, и дыхание было еле слышным.

— Чего ты там застрял, Мортимер? — крикнул Мозен, остановившись у выхода. — Не вздумай спрятаться или убежать домой.

— Тут Сейни спит, — отозвался я. — Что ж, так и оставить ее замерзать?

И тут я увидел, каким добрым может быть Мо.

— Бедняжка, — прошептал он, глядя на нее. — И обмочилась к тому же — вся мокрая. Ох ты горе! Отнеси-ка ее к печи согреться, Йестин Мортимер, а я сбегаю в кузницу за ее отцом.

Снаружи было темно, как в могиле, шел мокрый снег, и вокруг потушенных печей бешено крутился ветер. Но Вторая печь еще светилась. Я вынес Сейнвен из пещеры и, опустив у печи на землю, стал растирать ей ноги. Пришел десятник Идрис и положил свою палку на сигнальный рельс.

— Что случилось? — спросил он, наклоняясь ко мне.

— Сейни заснула и вся закоченела, сэр, — ответил я. — Мо Дженкинс побежал за ее отцом.

Идрис вздохнул и сел рядом со мной на кучу шлака.

— Напрасно побежал. Хьюз сегодня отрабатывает за тот день, когда его жену обожгло и он не был на заводе. Наши хозяева — прекрасные люди, но будь моя воля, я бы подпалил хвосты всем заводчикам отсюда до Кифартфы.

Он взял Сейнвен на руки и поднес ее ближе к огню.

— Батюшки! — воскликнул он. — Какая же она холодная! Пускать детишек в этот ад зимой!

— А что делать мистеру Хьюзу, сэр? — осмелев, сказал я. — Жену сожгло чугуном, и за Сейнвен некому смотреть.

— Да, — задумчиво ответил Идрис. — Да и всем нам не на что надеяться.

Он начал тихонько баюкать Сейнвен.

— Разве что союз нас спасет, а то половина рабочих в наших долинах отдаст Богу душу, и некому будет работать.

— Мой отец против союза, — сказал я. — Он говорит, что главное — это сохранять верность хозяевам.

Идрис пристально поглядел на меня.

— Вот как? А если отец скажет тебе: прыгни вот в эту печь, ты прыгнешь?

Я не ответил; он улыбнулся, показав большие желтые неровные зубы, и его маленькие глазки, скрытые в обвисших складках обожженного жаром печей лица, вдруг блеснули. Он откашлялся и сплюнул.

— Ты еще мал, Мортимер, и умишка у тебя не хватает понять, что к чему. Но когда ты будешь сегодня ночью лежать в теплой постели, подумай о матери этой девочки и спроси Христа, справедливо ли это, что у нее спина прожжена до легких и она лежит пластом и что ее ребенок замерзает в пещере.

Не зная, что сказать, я вертел в руке кусочек шлака и поглядывал на Идриса.

— Ну что же ты молчишь? — спросил он. — Говори. Может быть, ты нам еще понадобишься, чтобы освобождать эту забытую Богом страну.

— Что такое союз? — спросил я.