Порученец царя. Нарвский дьявол - [45]

Он превосходил их в ловкости, в сноровке, в невероятной способности избегать, казалось бы, верных ударов. Они терялись от его гортанных выкриков, ударов и ногами и шпагами. Прорвавшись к спешащему на помощь своим подчинённым унтер-офицеру, оставив позади двоих солдат смертельно ранеными, он за секунды распорол ему вены кисти со шпагой, отсёк нос и только после этого проткнул через подбородок в голову. Нечеловеческий вид его был страшен, тяжелораненые в ужасе отползали в стороны. Последний способный стоять на ногах противник выронил оружие, попятился и, развернувшись, кинулся от него к сбегающимся со всей деревни солдатам.

– Дьявол! Это дьявол! Берсеркер! – обезумев, завопил он, слыша, как сзади волчьими прыжками его настегает убийца.

Удача прыгнул на него, обхватив за челюсть, рывком сломал шею и подставил под нестройный треск пистолетной и мушкетной пальбы. Выпустив нашпигованный пулями труп, он ринулся к новым врагам. Одна из его шпаг с броска и короткого лета пронзила горло офицеру, другой он рассёк голову солдату, следующего ударом ступни в живот отбросил внутрь пылающей избы. От жуткого воя из огня своего товарища остальные дрогнули.

– Дьявол! – вновь подхватил кто-то. – Берсеркер!

Найдя столь очевидное объяснение тому, что видели, солдаты кинулись от убийцы врассыпную. Грязный от пота и пыли, измазанный кровью, со сверкающими обещанием смерти глазами, он показался им существом почти сверхъестественным, напоминая привычные изображения хозяина преисподней. Никто больше не думал сопротивляться. Он настигал то одного, то другого из убегающих, как смерть косой, валил их на землю, оставляя позади корчиться в боли и стонах.

Как будто ощутив перелом в сражении, из леса нестройной гурьбой появились угрюмые мужики с кольями, и их становилось всё больше. Преграждая солдатам путь, они набрасывались на них, забивали или поворачивали обратно к пылающим избам, действуя подобно загонщикам разбойных хищников. Они хотели свершить собственную месть, и Удача был им больше не нужен. Точно от сильного удара по щеке, он очнулся от умопомрачения, приостановился. Стал приходить в себя, и несколько волн болезненных судорог пробежали по всему телу. Он больше не вмешивался в происходящее, содрогаясь от бесполезной мольбы добиваемых раненых. Мужики не были воинами, для них не было пленных и чести, они избавлялись от чумы, которая разорила их деревню. И он был бессилен помешать этому.

Убитым сразу повезло в сравнение с теми, кого мужики молча, как глухонемые псы кольями загоняли в ад огня и кипения смолы, густого чёрного дыма пожираемых пламенем изб. Захваченные невольники заволновались у корабельных шлюпов, побежали от охранников, которым было уже не до них. Те забрались в шлюп, но было поздно, мужики ринулись к озеру, перевернули их единственную надежду на спасение, набросились на мечущихся в воде, и их отчаянные, обращённые к кораблю призывы о помощи захлёбывались под водой, пока не стихли.

Расправившись с грабителями, мужики как будто разом позабыли о них. Засуетились у пожаров, принялись спасать утварь, живность. Невесть откуда появлялись старики, женщины с детьми. Им словно и дела больше не было до трупов солдат, до Удачи. Никто не замечал его. Он потерянно присел возле тела друга, в котором не осталось и следа жизни.

– Сашка, Сашка, – проговорил он глухим, срывающимся голосом, и две слезы поползли из углов глаз, оставляя на грязных щеках полоски болотной мути.

Между тем на корабле так и не могли понять, что же случилось на берегу.

– Нарвались на отряд псковской дружины, – вполголоса неуверенно высказал догадку помощник капитана. – А у нас больше нет людей, послать им на помощь.

Мрачный капитан, который один наблюдал в подзорную трубу за избиением доверенных ему солдат и потерей всей добычи, плотно сжимал тонкие губы и, как будто не в силах был их разжать, не ответил на это предположение. Наконец, когда надежда на возвращение хоть одной шлюпки развеялась, как дым на ветру, он обернулся к помощнику и обоим младшим офицерам. Глаза его, казалось, готовы были метать молнии, выискивали, кого ими поразить, и офицеры не посмели попросить у него подзорную трубу, чтобы самим глянуть на берег.

– Мы ничего не могли предпринять, пока там были живые, – проговорил он, процеживая сквозь холодный гнев каждое слово, подразумевая под живыми единственно своих людей. И не терпящим промедления голосом приказал: – Зарядить пушки!

Исполняя приказы младших офицеров, пушкари рассыпались возле бортовых пушек, принялись заряжать их, по настроению капитана ожидая настоящего сражения. Однако он ограничился поочерёдным выстрелом из каждого орудия, как будто желая только огрызнуться и сохранить лицо, а главное наказание откладывая на потом.

Последнее белое облако медленно оторвалось от жерла крайней пушки, последний грохот выстрела пронёсся над озером, и последнее ядро просвистело левее густого чада догорающей деревни, гулким взрывом взметнуло кустарник вместе с обвешенными землёй корнями. В сотне шагов от этого места осёдланная лошадь испуганно дёрнула мордой и, перебирая ногами, рванула накинутые на сучок дерева поводья, но на графиню взрыв в стороне не произвёл серьёзного впечатления. В походном мужском одеянии и плаще, с двумя заряженными пистолетами за поясом, она ступила вперёд, к кромке прибрежного соснового леса, откуда ей было видно, что на корабле начали поднимать якорь и распускать паруса, признавая сражение законченным и проигранным.