Портреты учителей - [23]

— Что именно?

Я прочитал. Оскар расхохотался.

— Ну, Иона, не станете же вы делать такую пакость?

— Стану. Непременно стану.

Оскар перестал смеяться. Он согласился дать мне честное слово, что не будет больше подписывать, не читая, если я сейчас же уничтожу этот лист. Конечно, он не сдержал слова.

Оскар ушел на пенсию, не дождавшись своего шестидесятилетия. Причиной было несуществующее сердечное заболевание, в которое он верил настолько, что даже сумел убедить других. Может быть, не надо было убеждать? Может быть, руководство Киевского ортопедического института только обрадовалось, что таким безболезненным способом избавилось еще от одного еврея, к тому же — Рабиновича? А то, что Рабинович — уникальный врач, никого не волновало.

Оскар прекратил врачебную деятельность. Это было преступлением перед нуждавшимися в нем больными. Но жена, профессор Динабург, умела завести его в наиболее сложных случаях, в которых даже она, выдающийся невропатолог, нуждалась в консультации.

— Оскар, — говорила она, — я уверена, что этот случай тебе не по зубам.

— Какой случай?

Анна Давыдовна докладывала.

— А ты разобралась? — спрашивал Оскар.

— Конечно, — отвечала Анна Давыдовна.

— Посмотрим. Напиши диагноз и не показывай, что ты написала.

Затем начинался цирк. Я получал огромное удовольствие и еще большую пользу, наблюдая эти консультации — «турниры».

Однажды мне крайне понадобилась помощь Оскара. В больнице, в которой я работал, находился на излечении десятилетний мальчик. Два крупнейших киевских ортопеда, в том числе мой учитель, поставили диагноз «туберкулез поясничного отдела позвоночника». Продолжительное болезненное лечение не улучшало состояния ребенка. Ежедневно наблюдая его, я все больше убеждался в ошибочности диагноза. Но, говорили, если диагноз костный туберкулез по ошибке поставит даже начинающий врач, опытный профессор не сразу решится его опровергнуть. А тут было все наоборот — диагноз поставили два профессора, и я собирался убедить их в ошибке.

У меня уже не было сомнения в том, что у Миши какое-то неврологическое заболевание. Но какое? Моего знания и опыта было явно недостаточно. Мне нужна была консультация не просто хорошего невропатолога, а именно Рабиновича. Но как его заполучить?

Больница у черта на куличках. Стояли редкие для Киева морозы. Частной практикой Оскар не занимался никогда. А сейчас, на пенсии — подавно.

Мы жили по соседству. Он — в седьмом, а я — в пятом номере. Я знал, что в половине десятого утра он выбирается из дома, чтобы совершить очередной обход книжных магазинов. К этому времени я «случайно» оказался возле его подъезда. Оскар обрадовался, увидев меня.

(Разрабатывая план «операции Рабинович», я в течение двух недель старался не попадаться ему на глаза и не подходить к телефону, когда он звонил).

Постояли. Поговорили. На вопрос, что нового, я ответил, что есть новые стихи, но я очень тороплюсь. Впрочем, он может услышать эти стихи, если проводит меня. Оскар охотно согласился. Тут возникла техническая проблема. Было очень скользко. У меня в левой руке палочка. Следовательно, я шел слева. А Оскар слышал только правым ухом. Поэтому, пока мы спускались по Прорезной на Крещатик, я орал стихи так, что редкие прохожие шарахались от двух сумасшедших.

Мы подошли к остановке восьмого троллейбуса. Я был бедным врачем и не мог позволить себе такой роскоши как такси. Конечно, можно было обратиться к Мишиному деду, который каждый день приезжал в больницу. Но взять у него деньги на такси? Я даже представить себе не мог такого. А присутствие деда разрушило бы мой хитроумный план.

Подошел троллейбус, а я еще не дочитал стихотворения. Мы проехали одну остановку и на площади пересели в трамвай. На Контроактовой площади я читал стихи, пока, душераздирающе визжа на закруглении, мимо нас проезжали ненужные трамваи номер девять, одиннадцать, девятнадцать.

Подлый ветер пронизывал до костей. Ноги окоченевали. А двенадцатого номера, как назло, все не было.

Наконец он появился. До седьмой линии в Пуще-Водице мы ехали час и пять минут. В полупустом вагоне пассажиры с недоумением смотрели на двух ненормальных, из которых один криком извергал из себя стихи, а другой, подставив правое ухо, пытался услышать их в грохоте промерзшего трамвая.

Читать стихи на морозе в течение двух часов! К тому времени, когда трамвай подошел к нашей остановке, я уже не кричал, а сипел.

— А теперь, Оскар, платите гонорар. Можете натурой. У меня лежит ребенок, которого вы должны посмотреть.

— Иона, you are cheat, — прокричал он, рассмеявшись. Потом, вспомнив, что я не владею английским языком, добавил:

— Ihr sind ein Schwindler!

Оскар Аронович внимательно обследовал Мишу. Как жаль, что только я один присутствовал на этом уникальном уроке неврологии! Мне стало все ясно еще до того, как он сформулировал диагноз. Оскар посмотрел на меня так, словно увидел вспервые, и нараспев произнес:

— Иона, вы становитесь врачем. Отвергнуть приговор, вынесенный двумя корифеями — это, знаете ли. Вот если вы еще сформулируете диагноз.

Я сформулировал диагноз. Оскар поправил меня и, не скрывая удовольствия, заявил: