Портреты и размышления - [143]

О величии души >{ˇ}

Около трехсот лет тому назад один профессор математики в Кембриджском университете совершил весьма необычный поступок. Он решил, что его ученик — куда более сильный математик, нежели он сам, и во всех отношениях может превзойти его как педагог. Не удовлетворившись этим актом самокритики, профессор вскоре отказался от руководства кафедрой, потребовав, чтобы ученик был немедленно назначен его преемником. С точки зрения истории никто не может утверждать, что профессор совершил ошибку, хотя звали его Барроу^{404} и в XVII веке он считался очень хорошим математиком. Но учеником его был Исаак Ньютон.

Это один из любимейших моих академических анекдотов. Но, к сожалению, я не умею действовать так же стремительно, как д-р Барроу. И все же приятно представить себе, как пошли бы у нас дела, будь мы все похожи на него. Политики, академики, администраторы, художники, бизнесмены — все внимательно присматриваются, видят более достойного и поступают, как Барроу: «Ваше место здесь, мой дорогой, а мое пониже!»

И в самом деле, если бы все мы осмотрелись, сравнили себя с другими и, как говорят экзистенциалисты, поступили «в духе внутренней свободы», то, насколько я могу судить, произошли бы весьма примечательные перемены.

Увы! Этого не случится. Видимо, Барроу так и останется уникумом и, так сказать, крайним примером величия души. Вот почему я так его люблю. Ибо из всех добродетелей я больше всего восхищаюсь великодушием и больше всего мечтаю обладать именно им. Мужество в сочетании с великодушием — вот та единственная добродетель, которую я хотел бы видеть в тех, кого люблю. Разумеется, я не без интереса и с пользой для себя общался с множеством людей, лишенных и мужества, и великодушия. Но мне кажется, я не мог бы чувствовать себя уверенно с кем бы то ни было, у кого нет хоть какой-то доли этих качеств.

Что же я подразумеваю под величием души? Ничего особенно сложного. В значительной мере именно то, что мы имеем в виду, употребляя это слово в обыденном разговоре. Если бы мне пришлось дать определение этого понятия, то я начал бы примерно так. Добродетель эта состоит, во-первых, в умении видеть себя и другого, любого другого человека такими, каковы оба действительно есть. Ибо нет истинной добродетели без ясного видения вещей. Великодушие — это, кроме того, стремление видеть в другом человеке лучшее и попытка выявить в нем это лучшее. Естественно, что попутно надлежит выявить лучшее и в самом себе. Все это просто, но корни добродетели далеко не так просты. К ним я еще вернусь.

Вернусь я и к другому вопросу, который волнует меня, хотя никто не может до конца объяснить, в чем здесь дело. Я хочу сказать, что эта основная добродетель, которая, взятая в любой степени, скрашивает жизнь, а взятая в высшей степени — прославляет ее, грозит, судя по всему, исчезнуть из жизни нашего английского общества, а возможно, и из жизни нашего шотландского общества (впрочем, в этом я не вполне уверен).

Об этом я скажу еще кое-что ниже. Однако было бы бесплодным и нелепым пытаться определить какую-либо добродетель совершенно абстрактно. Добродетели проявляются в действиях. Рассмотрим несколько реальных примеров великодушия. Первым назову шотландца, и не потому, что хочу, кстати, продемонстрировать свой патриотизм, а потому, что, как явствует из всей истории литературы, он был великодушный и добрый человек. Вспомним сэра Вальтера Скотта. Я не считаю его одним из величайших романистов. Но его жизнь, его отношения с другими писателями, его умение переживать и фантастический триумф, и невиданные горести являют собой пример, который должен заставить всех нас краснеть. Если бы часть — пусть небольшая — интеллигенции была хоть в какой-то степени такой великодушной, как Вальтер Скотт, в нашем мире было бы гораздо легче жить. Если бы мне предложили выбрать среди писателей всех стран того, кто является воплощением великодушия, я назвал бы его имя.

Далее я назову Тургенева. Знаменателен для нас сегодня тот факт, что в 1879 году Оксфордский университет присвоил ему почетную степень. Быть может, я позабыл кого-нибудь, но, по-моему, кроме нашего уважаемого сегодняшнего гостя Михаила Александровича Шолохова, с тех пор ни одному русскому писателю — художнику слова ни разу не присуждалась почетная степень британского университета.

Тургенев смолоду пользовался большим литературным успехом, и этот успех сопутствовал ему в течение всей жизни. Он был на десять лет старше Толстого, и, когда они встретились впервые, Тургенев был самым выдающимся писателем России, а Толстой лишь новичком. Довольно скоро это соотношение изменилось. Толстой опубликовал «Войну и мир», когда ему еще не исполнилось сорока лет, и в поразительно короткий срок был признан первым романистом не только России, но и всего мира. Тургенев был не просто отличным писателем, но и человеком острого критического мировосприятия. Он не мог не признать справедливость оценки, данной Толстому, и это было для него нелегко. Тургенев отдал своему искусству больше, чем другие писатели, много больше, нежели Толстой, — и сознание того, что он превзойден, причиняло ему огромные страдания. И все же он остался человеком большого сердца. Умирая, он написал Толстому одно из наиболее волнующих писем, какие вообще известны в мировой литературе, прося его вернуться к литературной деятельности и называя его «великим писателем Русской земли».