Портреты без рамок - [35]

Тучи в Европе сгущались. К власти пришел Гитлер. Картина Чаплина «Великий диктатор» (1940) выходила на экраны нелегко, ее производство, а потом и прокат пытались остановить. Но мастер продолжал работать, хотя сам признавался, что «застигнут врасплох политической лавиной событий». В Америке и во время войны, когда русские стали союзниками, действовали мощные силы, делавшие станку на подрыв отношений с СССР. Чаплин, по собственному убеждению, оказался на гребне событий довольно случайно: ему позвонил глава Комитета помощи России в войне и попросил выступить на митинге в Сан-Франциско вместо заболевшего Джозефа Дэвиса, бывшего американского посла в Советском Союзе. Народу собралось более 10 тысяч, на сцене — адмиралы, генералы; мэр Сан-Франциско сдержанно говорит о том, что теперь «нельзя не считаться с тем (фактом, что русские оказались нашими союзниками», и вдруг Чаплин произносит пространную и блестящую речь, в конце которой требует открытия второго фронта и немедленной помощи истекающей кровью России. Даже некоторые друзья испугались за Чарли, одно дело — скромное участие в благотворительных мероприятиях, умеренная финансовая поддержка, другое — решительные заявления, обращенные к согражданам и всем противникам нацизма. Чаплин отвечал, что сказал то, что чувствовал, однако сам себя корил в душе (и не скрывает этого в автобиографии) за несдержанность. Но останавливаться на полпути он не привык. Последовали новые его выступления, одно из них в июле 1942 года слушали 60 тысяч человек, на другом, в Карнеги-холл в Нью-Йорке, где присутствовали такие знаменитости, как писательница Перл Бак, художник Рокуэл Кент, режиссер и актер Орсон Уэллс, — Чаплин вступил в открытую полемику с теми, кто уничижительно называл его «новоявленным военным стратегом». Именно тогда для него закрылись двери некоторых роскошных особняков, а в доме перестали раздаваться звонки их влиятельных обитателей.

Но оставались друзья и хорошие знакомые, верные люди, среди них Теодор Драйзер, перед которым он преклонялся. «Время от времени он и его очаровательная жена Элен приходили к обеду. Хотя Драйзер мог вспыхнуть в любую минуту, в нем жила тихая и добрая душа. Когда он умер, Джон Говард Лоусон, драматург, произнесший надгробное слово, попросил меня быть среди тех, кто понесет гроб, а также прочесть во время похорон одно из стихотворений Драйзера — и я это сделал». Шел 1945 год.

После войны ситуация в Соединенных Штатах менялась стремительно: надежды, что победа над фашизмом принесет всеобщий мир, не сбывались, возобладали настроения тревоги и разочарования. В этих условиях Чаплин создает фильм «Месье Верду», в котором открыто обвиняется общество марионеток, готовое на все ради денег. Он не боится лишний раз подставиться, считает, что на экране, как и в жизни, должен говорить правду. Но время смелых высказываний в Америке, вступавшей в 50-е, миновало. Даже очень левые говорили с оглядкой А у Чаплина к тому же назревал новый «женский» скандал.

Некто Джоан Берри, претендовавшая на исключительное внимание Чарли, стала вести себя настолько вызывающе и навязчиво, что Чаплину пришлось в буквальном смысле находиться в бегах. Вскоре она предъявила в суде иск, заявив, что Чаплин — отец ее будущего ребенка. Один из друзей, член верховного суда, предупреди л Чарли, что против него затевается гнусное дело, и даже некоторые политические деятели дали ясно понять, что недавняя активность Чаплина в делах некинематографических может дорого ему обойтись. И действительно пришлось пройти через новый процесс и кампанию псевдоразоблачений. Суд оправдал его, установив с помощью анализа крови, что Джоан Берри лгала.

Бурные перипетии личной жизни, голливудские скандалы отходили на второй план. Он встретил Уну О'Нил дочь известного драматурга. И это положило конец эпизодическим связям и многочисленным слухам Ей исполни лось 18, они поженились, хотя пришлось, спасаясь от репортеров, устроить совсем непышную церемонию в тихом и живописном поселке неподалеку от Санта-Барбары. Обоим казалось, что счастье их будет вечным, а «мелочи жизни» решили не принимать в расчет. Это решение помогало потом всегда, вплоть до последних дней Чаплина.

А тогда, в то время, в Америке надо было пройти через все испытания и выстоять. «Пока продолжался процесс (по иску Берри. — Ю. К.), друзья не покидали, все старались чем-то помочь… Салка Виртел, польская актриса, устраивала в своем доме в Санта-Монике интересные вечера. К ней с удовольствием приходили многие деятели литературы Томас Манн, Бертольд Брехт… Лион Фейхтвангер, Стивен Спендер… кого только не было… Как-то я спросил Лиона Фейхтвангера, что он думает о политической ситуации в Штатах. «Наверное, не случаен тот факт, сказал он, немного рисуясь, — что, как только я закончил строительство своего дома в Берлине, к власти пришел Гитлер, и мне пришлось покинуть страну. Когда я закончил меблировать квартиру и Париже, и город пошли нацисты, и опять мне пришлось упираться подобру-поздорову. А сейчас и Америке я только что приобрел дом в Санта-Монике» Он пожал плечами и улыбнулся со значением «В Соединенных Штатах нарастала новая политическая волна — маккартизм. Но и Калифорнии все так же ярко светило солнце и по газонам разгуливали павлины. Уна поражала спокойствием и невозмутимостью. Рождались дети. Справляли их дни рождения. Ходили в гости и принимали у себя. Появлялись новые знакомые. «Как-то позвонил наш приятель Фрэнк Тейлор, чтобы сообщить, что к нам хотел бы наведаться Дилан Томас, валлийский поэт. Мы сказали, что будем рады. «Ну тогда, — заметил Фрэнк, выдержав паузу, — я приведу его, если не напьется». Поздно вечером… ввалился Дилан Томас. Сказать, что он был трезв, значит не знать — каков же он выпивши. Через день-два он явился к обеду и произвел хорошее впечатление. Прочел нам одно из своих стихотворений — голос у него был глубокий, низкий и звучный. Я не помню образный ряд стихотворения, но из всего этого волшебного мира вдруг как солнечный зайчик выпрыгнуло слово «целлофан «.