Портрет женщины в разные годы - [54]

– Смотря что, Алик, ты имеешь в виду.

– Тарелки, – ответил Маслов, и Наташа прямо подавилась смехом. – Да не летающие, – махнул рукой Маслов, и тут уж Ириша тоже улыбнулась. – Я как мужчина могу есть и из банки, но вы-то как? Вам, наверное, надо в какую-нибудь красивую посудину это все вывалить?

– Вон там, открой полку, – улыбаясь, показала сигаретой Ириша. – Салатница там стоит. Устроит тебя?

– Нет, Боренька, – доставая с полки салатницу, посмотрел Маслов на Парамонова, – дела наши еще не так плохи. Они еще не того, не до конца. Может быть, успеем повернуть реки вспять?

– А мы их уже повернули, – сунув руки в карманы своих неизменных, потертых на ляжках до белесости джинсов, в которых он ходил даже в институт вести занятия, и размеренно пристукивая о пол ногой, сказал Парамонов. – То-то и доживем скоро: будем на краны счетчики ставить, воду мерить.

– Эй, кто там на кухне, сыпьте к столу, а то, кому места не хватит, будет за официанта вокруг бегать, – громыхнул, точно по железу прошел, из комнаты Столодаров.

– Посыпали, мальчики, – с улыбкой сказала Ириша, пошла, обняла по пути Наташу и повлекла за собой. – Как там папа с мамой?

– Квартиру пылесосят, – сказала Наташа. – Как начали с утра, остановиться не могут. Мать еще стирку развела. Как всегда, в общем. – Она потянулась на ходу к Иришиной щеке, потерлась о нее своей и поцеловала сестру, вышло – в ухо, и они обе засмеялись.

Сестра была старше Наташи на семь лет и казалась ей непостижимо взрослой, большой и все понимающей, она уже закончила институт и два года работала в конструкторском бюро, была уже замужем и развелась и с поры замужества, скоро четыре года, жила отдельно, сначала на частных квартирах, а потом вот в этой, кооперативной. Наташе нравилось, как она жила, нравились ее ежесубботние, как сестра называла их в шутку, «салоны», заведенные ею с нынешней осени, нравились ее друзья, составляющие этот «салон», и для нее уже стало необходимостью бывать у сестры по субботам, предпочитая вечера здесь всякому иному субботнему времяпрепровождению – она словно бы прикасалась здесь к иной, более совершенной и значительной жизни, чем та, которой жила сама, к жизни, какую для себя она еще должна была создать, и с жадностью глотала все, что происходило вокруг, что видела и слышала.

– А! И На́танька появилась! – выкрикнул от стола Богомазов, когда Наташа вошла в комнату. – Натанька, счастлив видеть!

– И я не меньше, – в счастливом возбуждении, сделав на ходу легкий книксен, отозвалась Наташа.

– Ну, садись куда-нибудь, – оставляя Наташу, быстро сказала сестра и пошла вокруг стола к свободному месту рядом с Богомазовым.

– Ага, – рассеянно ответила Наташа.

У Ириши с Богомазовым был роман. Наташа принимала это как должное, но все-таки иногда ей казалось странным, почему сестра предпочитает тому же, скажем, Парамонову или Столодарову Богомазова, невысокого, скорее даже просто маленького, почти лысого со лба, с уродливыми, в черной похоронной оправе очками на крупном, бесформенно мясистом носу, концы дужек у которых в ряби зубных прикусов. Раза два она спрашивала у Ириши об этом, и оба раза сестра отвечала с уклончивой усмешкой: «Что ж ты хочешь, чтоб я еще и с Парамоновым закрутила?» – «Нет, я говорю, почему именно Андрей?» – уточняла Наташа. «Действительно, почему? – говорила Ириша и снова усмехалась: – Исправиться, Натанька, да?»

Так, чтобы влюбиться, самой Наташе не нравился в Иришином «салоне» никто. Но за ней ухаживали, провожали до дома, и просто глупо было не поцеловаться в темном подъезде, чувствуя свою власть над взрослым, опытным уже, наверное, в отношениях с женщинами мужчиной, который вел себя совершенно как какой-нибудь малъчишка-одноклассник, подразнить его обещанием чего-то большего ответными поцелуями и в следующую субботу не позволить провожать себя. Она знала, что хороша собой, у нее прямой, тонкий красивый нос, нежный, крепкий, доверчивый рот, и временами ей было ужасно обидно, что никто из Иришиной компании не нравится ей так, чтобы влюбиться: жизнь, конечно, вся еще впереди, впереди еще все, но хотелось бы, чтобы это все наставало скорее, незамедлительно, чтобы эта будущая жизнь, которую ей еще предстоит создать для себя, начала бы складываться прямо сейчас.

– Натанька! Я для тебя держу место! – громыхнул Столодаров, показывая на свободный стул рядом. При своем громоподобном голосе он имел вполне заурядный рост, самой обычной ширины плечи, и только в лице, тяжелом, квадратном, с объемной челюстью и большими лохматыми черными бровями, этот голос как бы отпечатался. Прошлую субботу именно он провожал Наташу домой.

Наташа, улыбаясь, помахала Столодарову рукой и, ничего не сказав, отрицательно покачала головой.

Она села на первое же ближайшее от нее свободное место, подвинула, чтобы находились прямо перед нею, полагавшиеся ей тарелку, прибор, рюмку и только после этого огляделась. Справа от нее сидела жена Маслова.

– Здравствуй, Натанька, – сказала она, когда Наташа поглядела на нее, положила свою руку на Наташину и подмигнула.

Она работала операционной сестрой и была совершенной красавицей, прекрасно сложена, всякий раз, оказываясь рядом с ней, Наташа потерянно думала, что она против Лидии – просто уродина.