Портрет женщины в разные годы - [55]

И сейчас она с огорчением подумала о том же и, ответив улыбкой на ее приветствие, тотчас отвернулась. Мужчина, сидевший слева, в черном, ручной вязки просторном свитере и свежеотглаженных темно-вишневых брюках, был ей незнаком. Он сидел, облокотившись о стол, крутя между пальцами наполненную уже рюмку и глядя то ли в нее, то ли еще куда-то на столе, и Наташа увидела. только его профиль – с крутым, выпуклым рисунком лба, мягким вытянутым подбородком, со складкой непонятной усмешки у губ.

– Это не Савин? – спросила она у Лидии, против воли наклоняясь к ней.

– Савин, – с удовольствием ответила та.

Ага, вот он какой. Савин полгода назад пришел работать в то же бюро, в котором работали Ириша с Масловым, а кончал институт и четыре года после института жил в Москве, – Наташа уже несколько раз слышала о нем, он должен был прийти на прошлые вечера, но почему-то не приходил.

Наконец все расселись. Парамонов, картинно склонив голову к плечу, с вытянутой над столом рюмкой, дождался тишины и, потомив всех долгое мгновение ожиданием тоста, сказал густым голосом:

– Поехали!

И тут же, первым, стал пить.

Все зашумели, засмеялись, закричали – кто протестующе, кто одобрительно – и тоже стали пить, и лезть с вилками к тарелкам, брать колбасу, сыр, порезанные пополам и залитые майонезом яйца – еды Ириша никогда не готовила, она бы просто денежно не осилила кормить-поить всякую субботу по десять – двенадцать человек, каждый приносил с собой, что полагал нужным.

– Боря, а что ты скажешь об этой идее – «дышите реже»? – спросил Парамонова Маслов. – Ты специалист по таким вопросам, что ты скажешь?

– Это трактат такой ходит, лекция Бутейко? – вскинулась со встречным вопросом Света.

– Первый раз слышу об этом, – склонил голову к плечу Парамонов. – Это что такое? Интересно?

– У нас врач один по этой системе от астмы вылечился, – сказала Лидия.

– Астма астмой, а давайте-ка еще по одной, а? – наливая вино в рюмки, предложил Столодаров.

В Наташину рюмку тоже забулькало, она посмотрела, кто это, – это был Савин, теперь она увидела его лицо в фас, и оно поразило ее своими глазами: ярко, до ощущения света, исходящего от них, серыми и с выражением мрачности в них.

Он заметил ее взгляд, поднял на нее глаза, и какое-то время они смотрели друг на друга.

– Арсений! Это моя сестра, Наташа, я вас не познакомила! – крикнула с другого края стола Ириша.

– Арсений, очень рад, – не наклоняя головы, но теперь улыбнувшись, сказал Савин, и улыбка у него оказалась хотя и снисходительной, но приятной.

– Наташа, – пожала плечами Наташа, обозначая тем самым, что сознает нелепость повторения имени, коли Ириша уже назвала ее, но что ж поделаешь: положено.

– Я вас, если позволите, так и буду – Наташей, – сказал он. – А то Натанька – это ужасно. На́танька – Ната́нька… Ужасно. Сами вы не слышите? Я бы на вашем месте не разрешил себя называть так.

«Господи, ведь верно, – удивляясь тому, что никогда не чувствовала этого, подумала Наташа. – На́танька… Ната́нька… действительно, как ужасно».

– Я привыкла, – сказала она вслух. – Можно и Наташей, конечно.

– Меня в детстве называли Ариком, – полуповернувшись к Наташе, но снова глядя куда-то в стол и крутя рюмку между пальцами, сказал он. – Так что, выходит, у нас с вами много, Наташа, схожего?

И опять улыбнулся, поднял на нее глаза, яркие до ощущения света в них, и ей показалось, будто они втягивают ее в себя, мягко охватывают со всех сторон и неудержимо влекут…

«Ужасно милый, ужасно», – ничего не отвечая ему, подумала Наташа.

Минут через двадцать кто-то включил проигрыватель, громко ударивший по барабанным перепонкам ревом электроинструментов, тут же, один за другим, все начали вставать из-за стола: кто доставая сигареты и отправляясь на кухню курить, кто начиная танцы, – за столом у Ириши никогда почти долго не сидели, только вначале.

Наташа тоже встала, покурила на кухне в компании Столодарова, Парамонова и Светы с Оксаной, также еще школьной подругой Ириши, как и она, уже бывшей замужем и разошедшейся, Света со Столодаровым, как всегда, знали уйму свежих анекдотов, – у Наташи даже заболел от смеха живот. Потом она пошла со Столодаровым в комнату и стала танцевать, он, утишая свой большой голос, принялся, как бы в шутку, выговаривать ей за то, что она не села с ним, называя ее при этом Натанькой, и Наташу это обращение раздражало. После Столодарова она танцевала и с Масловым, и с Парамоновым, и с Богомазовым, и со светловолосым, молчаливым, с постоянной приятной, благожелательной улыбкой парнем прибалтийского типа, с которым пришла Света, и все время ей хотелось, чтобы пригласил Савин, но он не танцевал, сидел, ни разу не выбравшись из-за стола, с зажатой в ладони пустой рюмкой, смотрел на танцующих, перекидывался с кем-нибудь фразой-другой и снова смотрел.

Через некоторое время, как это опять же обычно водилось, проигрыватель выключили, из угла за диваном извлекли гитару, и Богомазов, подкрутив колки, побренчав по струнам, стал петь своим слабеньким, но приятным баритоном современные фольклорные песни – про художника, нарисовавшего свой портрет синей краской, повесившего его на стену, а потом поменявшегося с ним местами, про то, как мы в Америку придем и им дворцов культуры понастроим, про несчастную любовь одиннадцати тринадцатых к девяти одиннадцатым, потому что их общий знаменатель был слишком велик для их маленькой любви… Когда голос у Богомазова начал срываться, гитару взял Парамонов, попробовал тоже петь, картинно склоняя голову к плечу, но голоса у него не было, он путался в струнах, и ему не дали играть, отобрали гитару, а в центр круга, который сам собою образовался между диваном и столом, кто-то – кажется, Столодаров, Наташа не заметила точно, – бросил, крутанув, пустую бутылку.