Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы - [7]

Таков театр для всех. Потому бывший фаворит и не в тягость, и потому исчезает и всякая неловкость в обращении с ним, а спустя двенадцать лет после «выхода из дворца» можно ему собственноручно написать: «Папа, по написании моего письма последнего я получила твое письмо. Слава богу, что ты здоров, пожалуй, поберегись. Я из Москвы уже выехала; мне, кажется, весьма рады были. Прощай. Бог с тобою. Папа, я здорова. Котенок твой доехал со мною здорово же». Вот так — попросту, по-домашнему, без претензий на глубокие мысли, изысканный стиль, афоризмы, без которых не позволила бы себе ни одного письма напоказ. И почем знать, может быть, упрямые слухи о тайном венчании в Москве, о брачных венцах, хранившихся вплоть до нашего века в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, где венчался Пушкин, имели за собой не одну выдумку.

И тем не менее клубок взаимоотношений Екатерины и Потемкина далеко не так прост. «Светлейший» мог многое себе позволять, но ни на минуту не забывать своего подчиненного положения сатрапа. Рядом с Екатериной, которая могла совершенно откровенно, ни от кого не скрываясь, сказать: «Я согласна с мнением моего совета, когда его мнение согласно с моим», — иллюзии незаменимости и власти вельмож, их сходства со всеми восточными властителями оставались только иллюзиями. Кому, как не «светлейшему», знать об этом? И не потому ли в последнюю минуту перед вступлением императорского кортежа на корабли Потемкин меняет установленный маршрут? Сенатский указ, бесчисленные петербургские предписания, несметные суммы, ушедшие на подготовку, изумленный ропот и очень разные комментарии участников поездки, даже возможное недовольство императрицы — ничто не важно перед лицом той ставки, на которую решается бывший вахмистр, нынешний «светлейший» Священной Римской империи князь.

Путешествия двора нисколько не походят на обыкновенные путешествия, когда едешь один и видишь людей, страну, обычаи в их настоящем виде. Сопровождая монарха, встречаешь всюду искусственность, подделки, украшения… Впрочем, почти всегда очарование привлекательней действительности.

А. Сегюр. О крымской поездке 1787 года

Итак, три варианта маршрута. Три указа, отделенных друг от друга полугодовыми перерывами. 13 марта 1786 года — указ Сената. 13 октября того же года — указ Потемкина Синельникову с некоторыми, хотя и малозначительными, изменениями. Наконец 14 марта 1787 года — совершенно новый и окончательный вариант «светлейшего», сначала к сведению Синельникова, перед самым выездом сообщенный императрице и двору.

Трудно сказать, почему, но эта неожиданная смена не привлекла внимания историков. Возможно, показалась проявлением обычной дворцовой неразберихи. Но как же «уравненные» дороги, наведенные мосты, триумфальные ворота, галереи, дворцы — все бесчисленные многомесячные приготовления, не только полностью законченные, но и соответствующими чинами двора проверенные? До выезда императорского кортежа из Киева оставалось сорок дней. И если нереальными для необъятных потемкинских планов выглядели полтора года, что же говорить об этих считанных днях?

На галерах по Днепру от Киева до Кременчуга, дальше сухим путем до реки Суры — Ненасытецкий порог — овраг Канцлеровка — слобода Хортица — речка Тамаковка — Николаев — Базав-лук — слобода Грушевка — Насатовка — Каменка — город Берислав — село Никольское — Николаевка — Херсон — Берислав — переправа через Днепр — Черная долина — Колончак — Перекоп и дальше до Севастополя. Разница с предыдущим вариантом — она была и несущественной на первый взгляд, и очень важной. Те же города — откуда бы взять иные? — зато другие села, другие дороги. Глуше, незаезженней в стороне от привычных путей, почти наверняка никем не навещавшиеся в последние месяцы перед царицыной поездкой. И если Потемкин что-то на них готовил, свидетелей тому из Петербурга не было, или, иначе, могло и не быть.

«Как будто какими-то чарами умел он преодолевать все возможные препятствия, побеждать природу, сокращать расстояния, скрывать недостатки, обманывать зрение там, где были лишь однообразно песчаные долины, дать пищу уму на пространстве долгого пути и придать вид жизни степям и пустыням». Что ж, очевидцы не очень заблуждались. Кто-то останавливал коляску в неположенном месте и выходил на непредусмотренную никакими планами прогулку. Кто-то, проснувшись ни свет ни заря, оказывался на палубе галеры до появления на берегах обещанных чудес. Кто-то и вовсе, отстав от кортежа, пускался в путь рядом, чуть в стороне. И другой очевидец записывает: «Города, деревни, усадьбы, а иногда простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами».

Определения свидетелей не нуждались в уточнениях: «чары», «декорации» и, значит, исполнители. Потемкину в своем «секрете» было без них не обойтись, но они-то и оставались главной и на протяжении почти двухсот лет неразрешимой загадкой: ни имен, ни самого факта их существования не удавалось установить. Обвинения против «светлейшего», как и утверждения очевидцев, оставались одинаково голословными.