Портрет незнакомого мужчины - [14]

В нашем доме в подвале жило две семьи. Во время оккупации они переехали на второй и третий этажи и присвоили себе оставленное хозяевами добро. После возвращения жильцов дома из эвакуации их вернули в подвал, но отобрать награбленное удалось не всем. Это подвальных жителей озлобило, но они молчали до поры до времени. Там было два здоровых мужика. Они помогали нам с отцом пилить и колоть дрова, естественно, за деньги. Каждому члену-корреспонденту Академии привозили дрова для буржуйки в 1945-м году в виде трехметровых бревен и кроме того, каждому из них выделили во дворе дровяной сарай. Козлы мы с отцом сколотили, но с распиловкой у нас дело двигалось слабо. Отец сговорился с Михаилом (одним из подвальных) на определенную сумму, и они нам распилили и покололи дрова. Таскал дрова на четвертый этаж я сам. Это продолжалось до тех пор, пока нам не провели газ в печи. Кроме того я должен был, как и все ученики, два раза в неделю приносить в школу два полена.

Он же – Михаил, за отдельное вознаграждение пробовал чинить нам крышу, так как она постоянно текла. Тут он не очень разбирался, и эти починки вручную ничего не давали. После каждого сильного дождя и во время оттепели у нас намокал потолок, и мы с отцом лезли на чердак и выставляли на чердаке старые тазы. Наш чердак постепенно превратился в большой аквапарк. Зимой, во время оттепели я пару раз вылезал через слуховое окно на крышу и прочищал лотки и воронку, забитые снегом. Но когда однажды отец вылез на крышу и увидел хилое ограждение, за которое я держался, состоящее из проржавевшей трубы и редких стоек, он мне эти эксперименты запретил. Я ходил по ближайшим мусоркам и собирал старые тазы и балии для нашего аквапарка.

Когда началась бурная антисемитская сталинская кампания по делу врачей, и пошли репрессии, они (подвальные жители) зашевелились. Мы с моим дворовым приятелем Толиком слышали, как Михаил по пьянке беседовал со своим напарником: «Скоро освободятся квартиры на третьем и четвертом. Надо бы сходить в домоуправ и дать заяву, пока не поздно». «Так давай походим по квартирам и посмотрим, будто мы из жэка. Я лучше бы забил себе хавиру на втором». «Не, на втором никого не тронут. Там евреев нет. Там академик Заболотный, да Иванченко. Нужно на третий». Все это были отрыжки Бабьего Яра.

Кстати, в 50-м крышу кое-как подлатали, а через некоторое время мы увидели, как на крышу прибыла целая бригада с металлоконструкциями. Я об этом немедленно сообщил отцу. Отец обрадовался: «Наконец-то мы избавимся от потеков и сможем сделать в квартире ремонт». Восторги, как оказалось, были преждевременными. Эта бригада работала целый месяц, и в результате установила на нашей крыше световую рекламу:

«Не оставляйте детей одних.

Дети балуются,

Пожар от них!»

В. Маяковский

Установили и ушли. Кому нужна была эта бесцельная огромная реклама – непонятно. Они пробили нашу многострадальную крышу, чтобы закрепить рекламу к стропилам, и ушли навсегда. Горячий призыв насчет балованных детей сиял голубыми и розовыми буквами в ночи, призывая к ответу неизвестных и безответственных родителей. Вот после этого крыша потекла по настоящему. Тут уже никакие тазы не помогали. Мы помчались в домоуправление. Посещение управдома тоже не принесло особых результатов. Он туманно пояснил.

– Понимаете, заказчиком тут выступал УКС Горисполкома (на кой черт понадобился Горисполкому этот страстный призыв), а исполнителем СМУ Киевэнерго. Так что сейчас найти крайнего не удастся. А у меня ремонтные лимиты этого года исчерпаны. Так что уж вы как-нибудь… А в будущем году подремонтируем.

Благо наш дом был под эгидой Академии. Они нам и залатали эту несчастную крышу. Но на этом дело не кончилось.

Периодически с этой рекламой происходили различные мелкие чудеса. Она была неоновой и время от времени тухли отдельные буквы. Сначала потухла «д» в детях и они стали какими-то неизвестными «ети». Потом пропали два последних слова и реклама стала непонятной, но угрожающей: «… ети балуются, пожар». Эти дефекты починили. Но после этого пропало первое «не», и реклама стала совсем бессмысленной: «оставляйте детей одних и т. д.»

Это, конечно, было не так страшно. Значительно серьезнее такая неприятность была в мебельном магазине на Красноармейской, когда на огромном заглавном щите над входом в слове «мебля» потухла буква «м», что удалось сфотографировать моему приятелю. Но тем не менее, в самом центре города, на площади Богдана Хмельницкого призывать людей устраивать пожары с помощью несознательных детей было по меньшей мере несерьезно.

Но вернемся в Софию. Как это ни странно, но в Софиевское подворье никогда не ходили местные бандюки, ни Пиня, ни Васька-штырь, ни Бараны, ни другие. То ли их смущало это святое место, то ли им не по душе была чистота и ухоженность заповедника. Поэтому, когда у нас появился первый настоящий футбольный мяч, мы ходили играть в Софию. Мяч достали Юлику Синкевичу (нынче известному скульптору). Играли мы втроем на одни ворота. Юлик, Витя Каневский и я. Витя Каневский был моложе нас на три года, по нашим тогдашним представлениям совсем «шкет». И этот шкет играл так, что мы с Юликим представляли одну команду, он другую, и он нас обыгрывал. Так что уже в детские годы в нем были заложены блестящие способности, выведшие его впоследствии в легендарного футболиста – капитана Киевского «Динамо».