Портрет Невидимого - [71]

Фолькер, в физическом смысле развалина, одержал победу над Кавалером роз[288] — и, как оказалось впоследствии, в оценках своих не ошибся. Его краткосрочный соперник (не хочу быть к нему несправедливым) проявил себя как удобный партнер, ищущий в жизни надежности, но сам слегка неуравновешенный; как хороший, лишенный личных амбиций социальный работник. Он расстался со мной очень скоро после описанной встречи с Фолькером, объяснив свое решение непонятной фразой: «Я безумец…» Что ж, надо уметь прощать, такое умение придает нам толику величия.

Фолькер, вместе с уважаемыми гражданами Гармиш-Партенкирхена, присутствовал на церемонии присвоения одной из школ этого курортного городка имени Эдгара Энде.

Там он купил себе напольные весы, чтобы время от времени праздновать маленькие триумфы: «Я прибавил пятьдесят грамм!» В мае я отвез его в клинику на озере Штарнберг,[289] потому что его общее самочувствие все более ухудшалось. Когда мы с ним вошли в больничную палату на верхнем этаже, двое пациентов-пенсионеров с перебинтованными ногами смотрели по телевизору футбол. «Я этого не вынесу, я умру», — внятно посетовал Фолькер, но на соседей по палате его слова впечатления не произвели. К счастью, я вовремя сообразил бросить при медсестре такую фразу: «Ты ждешь звонков из государственной канцелярии, но ведь сюда тебе звонить не будут». В нашей Баварии, привычной к иерархическому подчинению, это возымело свое действие. Странному больному — может быть, собеседнику самого министра-президента— тут же предоставили, за дополнительную плату, отдельный бокс с видом на улицу. Здесь Фолькер скомпоновал — из фотографий, сделанных одним знакомым, и собственных текстов — единственную книгу, которая вышла при его жизни:

Инсценированное одиночество. Людвиг II.[290]

Замки Линдерхоф, Херренкимзее, Нойшванштайн и охотничий домик Шахен… Художественно одаренный молодой человек, которого звали Людвигом Баварским и который по недоразумению вошел в историю как Сказочный король, обладал такой силой воли, что смог, используя все средства, известные в его время, претворить свои фантазии в жизнь.

Это стоило денег. Но вопреки тому, что утверждало мюнхенское правительство, король не отбирал деньги у подданных; наоборот, он создавал для них очень прибыльные рабочие места.

Фантазии этого правителя, единственного в своем роде, стимулировали развитие промышленности и способствовали появлению многих важных изобретений. Можно даже сказать, что, воплощая в жизнь мечты венценосного архитектора, пытавшегося реализовать их вопреки сопротивлению тогдашней элиты, баварская промышленность впервые вступила в пору расцвета. Так, создание гротов в Линдерхофе с их меняющимся синим и красным освещением знаменовало начало всеобщей электрификации и стало новым словом постановочного искусства. В контексте реализации с помощью новой техники таких грез, как, например, идея стола-самобранки[291] (позволившая королю, что немаловажно, дистанцироваться от придворных), следует понимать и желание верховного архитектора когда-нибудь подняться в воздух над построенными им зданиями, чтобы увидеть их сверху, как живописное полотно. То, что король мечтал о воздушной повозке, влекомой павлинами, можно счесть изящной метафорой. Но что такое желание было использовано как предлог для объявления короля недееспособным — чудовищная нелепость. Всего через несколько лет после его смерти над Нойшванштайном в самом деле пролетел летательный аппарат.

Поскольку за Фолькером только ухаживали, но по-настоящему не лечили, я забрал его из хваленой больницы на озере баварского короля.

— Не забывай о своей будущей пенсии, — сказал он на обратном пути.

Я не желал обсуждать подобные темы.

— Сейчас мы прежде всего пообедаем.

Перед террасой отеля «Замок Берг» дети бросали лебедям крошки белого хлеба. Из кафе «Ундоза», с противоположного берега, доносилась танцевальная музыка. Крыши и деревья Поссенхофена нераздельно сливались с образом бегущей по траве Роми Шнайдер — Сисси.[292] Бело-голубое небо над полотняными тентами казалось воплощенным совершенством.

Фолькер старался, насколько мог, быть для меня чем-то большим, нежели измученный чудак, который со страхом выуживает из салата грибы, потому что когда-то, в Рейнланде, грибами отравилась его соседи.

— Мы все-таки относимся к привилегированным… — сказал я.

— Может быть.

— Кто тебя принял когда-то за Юргена Прохнова?

— Меня многие за него принимали, — салат был уже обезгриблен. — Прохнов, между прочим, тоже родом из Дюссельдорфа.

— Откуда же еще? — согласился я и посмотрел на воду. — Это озеро не нарисуешь. Его красота невоспроизводима.

— Кандинский, однако, ее воспроизвел. В 1913-м. Когда искусство отказалось от привычных форм.

— Я наконец дочитал «Элементарные частицы» Мишеля Уэльбека. Все только и говорят, что об этом романе. Книга впечатляет, она действительно важная; автор хочет доказать: эпоха любви закончилась.

— Да ну? — Фолькер взял с моей тарелки картофелину. — И с чего же бедняга так решил? Но сам-то он любит, по крайней мере, язык… и свою историю, или? Или — совсем ничего?