Портрет Невидимого - [72]

— Полагаю, любит. Хочешь прочесть?

— Ты лучше мне расскажи.

Автомобиль, стоявший на солнцепеке, раскалился, как печка.

Стряхнуть с себя тяжеловесно-немецкое… Впору было думать, что Питер Ионас,[293] интендант Баварской государственной оперы, проводя отпуск на своей английской родине, предложил какой-то молодежной музыкальной группе: «Приезжайте в Германию и переверните мой театр вверх дном! Денег там хватает, оснащение сцены первоклассное, истратить пятьдесят тысяч марок на костюмы и реквизит — не проблема!»

Мюнхен пережил маленькое чудо в связи с музыкой, вообще-то не собирающей толпы слушателей. Если какие-то оперы Георга Фридриха Генделя — «эта старая музыка» — прежде и ставились, то участники хоров неизменно носили шинели вермахта, а античные правители напоминали Бенито Муссолини. Бессмертные генделевские «оперы на один сезон» превращались в мрачные, а главное, предсказуемые в своем развитии спектакли, обыгрывающие тему «преступления и наказания», актуальную для XX века. Бункер фюрера вместо тронного зала… Но зрители ведь давно усвоили, что люди с серыми душами предпочитают серых правителей, что диктатуры отвратительны и что Германия должна извлечь уроки из прошлого…

Новые постановки Генделя стали магнитом для публики, они привлекали зрителей со всего мира. Серость послевоенных немецких спектаклей была будто разом сметена прочь: никаких хористов в формах охранников КЦ, никаких певцов, которые, исполняя роль очарованного Клеопатрой Цезаря, стараются походить на Роммеля в Ливии, под Тобруком.[294]

Англичане сделали ставку на юмор и музыкальность, на радость от игры как таковой, чем в конечном счете и объяснялся их успех. На спектакле «Цезарь в Египте»[295] взвивался занавес… и гигантский динозавр из папье-маше вперял свой взор в публику; все понимали, что он собой олицетворяет: первобытные эмоции и угрозу. Римские солдаты в шотландских юбочках двигались в темпе allegretto. Божественно щебечущая Клеопатра казалась такой же эгоцентричной и упоенной властью, как сам Цезарь, ради любовных ночей на Ниле забывший об интересах своего государства. В балетном интермеццо оперные солдаты с улыбками истребляли друг друга посредством луков и стрел, пистолетов, а под конец — и кухонных ножей. Сцена поворачивалась, открывая взглядам зрителей все более фантастические декорации. В финале все действующие лица — игрушки судьбы — ликовали на парадной лестнице, слившись в более или менее счастливое целое. И даже упавшая на ступени ошлемленная голова убитого полководца присоединялась к нестройному хвалебному хору.

Билетов на блистательные спектакли было не достать. Я пустил в ход все свои связи, чтобы вместе с Фолькером посмотреть генеральную репетицию ранней оперы Генделя «Ринальдо».[296] У дверей Театра принца-регента собралась гигантская толпа. За стоячий билет предлагали пятьсот марок. Причина столь невероятного успеха давно забытого произведения понятна. Сегодняшние люди надеялись — может быть, инстинктивно, — что барочная музыка с ее четкими структурами, роскошное бельканто, гарантированный счастливый конец помогут им отвлечься от требований повседневности, от проблем мира, распавшегося на фрагменты. Танцевально-церемониальная музыка оказалась превосходным противовесом для осаждающих нас эмоций, стрессов, мультимедийных атак, обилия информационных сообщений, которые никто уже не в силах переварить. Старинные гобойные соло, звучащие с суверенной мощью, порой заставляли забыть даже о роке и поп-музыке, о техно и рэпе, то есть о звуках, казалось бы, наиболее приближенных к актуальным потребностям человека. Сольный гобой утихомиривает разбушевавшиеся страсти, снова соединяет то, что распалось. Все так, только я, наверное, никогда больше не захочу снова услышать эти безмятежные арии…

«Ринальдо» (любовная история времен крестовых походов) начиналась в музыкальном смысле помпезно, а с постановочной точки зрения — фрагментарно. Рыцари-крестоносцы, молодые авантюристы, в Святой земле дают полную волю ярости, обусловленной их жадностью, самомнением, фрустрациями. Но в опере «Ринальдо» на всё наброшен иллюзорный покров любви. Влюбленная волшебница Армида пытается сбить с толку героя Ринальдо, который, единственный из всех, хочет оставаться человеком чести…

Меня радовало, что искусство отомстило за себя, что произведение, которым пренебрегали на протяжении трехсот лет, теперь привлекает тысячи слушателей. Что, в общем, неудивительно: Гендель, желая сразу по приезде в Англию упрочить свою репутацию, работал над этой оперой с особым тщанием.[297] В ней искусно переплетены любовные дуэты, шум битв, лирические монологи, сопровождаемые нежными звуками чембало.

Во втором акте я вдруг испугался, что Фолькер сидит со мной рядом. Английскому режиссеру пришла в голову мысль сделать одного из персонажей — пленницу во дворце волшебницы Армиды — страшным, захватывающим дух олицетворением человеческого страдания. Певица выглядела на сцене белой тенью. Она словно превратилась в лед. Она парила в пространстве, в лежачем положении, и казалась спящей. Ее ария началась в очень медленном темпе, сопровождаемая единственной скрипкой: