Портрет моего отца - [3]

— Господи, какая прелесть! Но я не могу.

— Да что вы! Этих альбомов у нас в коопе! Москвичи какие-то приезжали, охали-ахали, нахватали столько, что и унести не смогли. Я и подумала, для вас, наверное, интересно будет.

— Да, спасибо, — сказала, вздохнув, учительница, понявшая, что не в силах выпустить этот альбом из рук.

— Ну, как там мой Николай? — спросила мама. — Не очень хулиганит?

— Да бывает, конечно.

— Вы с ним построже, построже. А то бабушка ему дает потачку, балует, а у меня не всегда бывает возможность за ним приглядеть. Коля! Сынок!

— Угу, — сказала бабушка, — сейчас он, дожидается. Э-эх, воспитатели.

Прошло какое-то время, и однажды на уроке учительница рассказывала:

— Ваше село, ребята, очень старинное. В документах упоминается с конца семнадцатого века, но есть легенда, что основал его один из казаков Ермака, которого звали Мартемьяном. Отсюда и название села — Мартемьяново. Земля здесь оказалась плодородной, климат — подходящим. Отроги Саянского хребта прикрывают эту долину от северных ветров. С местными племенами кочевников-хакассов русские быстро нашли общий язык, торговали, меняли хлеб на меха и мясо. В общем, жили дружно. Саянский хребет отрезал наше село не только от холодных ветров. На всю зиму, то есть почти на полгода, оно оказывалось полностью отрезанным от остального мира… Вертолетов и тракторов, как вы знаете, тогда и в помине не было… Бурлаков, не вертись! Царское правительство приняло во внимание это обстоятельство…

— Что не было тракторов и вертолетов? — спросил Коля.

— Не умничай, Бурлаков, ты прекрасно все понял. Царское правительство учло оторванность села Мартемьяпова от внешнего мира и превратило его в одно из мест ссылки неугодных ему людей… Бурлаков, сколько раз можно тебя просить? Не вертись, ты мешаешь вести урок.

Тем временем в классе шла скрытая война. Между друзьями Коли Бурлакова и сторонниками вихрастого паренька велась активная перестрелка из маленьких рогаток тугими бумажными жгутиками. Рогатки Бурлакова и его товарищей были сделаны из деталей «конструктора», у их противников — самоделки из проволоки.

— Сюда ссылались, — продолжала учительница, — дворяне-декабристы и бунтовавшие крестьяне, народники из разночинце» и рабочие из первых марксистских кружков России… Казаки и первопоселенцы испокон веку селились на высоком берегу, на лучших землях, и назывался этот берег Слободой. А ссыльным отводили место за рекой, где надо было самим корчевать лес. С давних пор между слободскими и зареченскими шла вражда, конец которой был положен лишь в начале тридцатых годов, с окончательной победой коллективизации…

И в это время шальная пулька все-таки попала в нее и стеганула довольно больно.

— Так. Кто это сделал? — спросила учительница. — Ну? Кто? Не хватает мужества сознаться? Где же ваш хваленый сибирский характер? А?

Вихрастый поднялся и сказал, глядя в пол:

— Я. Нечаянно.

— Так, Горбатов…

Но тут вскочил, грохнув крышкой парты, Коля:

— Он врет! Это я стрельнул!

— Так…

— Сам ты врешь! — крикнул вихрастый. — Все зареченские вруны и горлодеры! Не верьте ему!

— А слободские — куркули и жулики, — сказал Коля. — Я сказал — я стрельнул, значит, я!

— Так, — сказала учительница, опустилась на стул н взялась руками за голову. — Что они кричат? Что они кричат, а? Варвары. Чему я вас здесь учу? Что я только сейчас говорила? — Она вздохнула. — Завтра оба придете с родителями.

Коля Бурлаков сел, но вихрастый Горбатов остался стоять.

— Это несправедливо, — сказал он.

— Почему?

— Потому что батька меня высекет, как Сидорову козу, а его только бабка выругает, да и то потом мамашка пожалеет и конфетку даст. Он потому и смелый такой… Николай Натальевич.

— Ах ты гад! — Коля кинулся на него, и началась всеобщая свалка.

— Бей слободу!

— Бей зареченских!

Домой он пришел в хорошеньком виде: с разбитым носом, с заплывшим глазом, а главное, в порванной куртку и разодранных штанах. Вся обнова пропала.

Мать с бабкой в это время как раз огород копали. Он хотел проскочить незаметно, но мать его окликнула:

— Коля, а ну-ка иди сюда!

— Господи, боже мой! — заохала бабка. — Опять?

— Коленька, сыночек, что же это? Кто ж тебя так?

Коля молчал, а бабка начала уже расходиться:

— Ну разве ж можно так, ирод ты окаянный? Ведь только что новое все на тебя надели. Где же па тебя напасешься-то, в чем же ты теперь пойдешь? А?! Паразит ты проклятый. Я-то думала, тебе еще на будущий год хватит.

— Подождите, мама. Коля, кто тебя избил?

— Со слободскими опять, небось, дрались? Ну, что молчишь, внучек? С Лешкой Горбатовым дрался? С Лешкой, наверное, с кем же еще!

Коля упрямо молчал.

— Ну ладно, — сказала мама.

Воткнула в землю лопату, подняла телогрейку и, натягивая ее па ходу, зашагала к калитке.

— Наташа! — позвала ее испуганно бабка. — Наташа, ты куда? Постой. Ах ты господи, из-за тебя окаянного, — дала подзатыльник внуку, — как бы до греха не дошло.

Бросила лопату и торопливо засеменила следом за дочерью.

Коля огородами тоже за ними. Видел, как мать широким шагом, не оглядываясь, перешла через мост над вздувшейся желтой рекой и стала подниматься к слободе. За ней, оскальзываясь, поспешала бабушка.