Портрет моего отца - [5]

— А мама где?

— Уехала мама твоя. Ну-ну, ты ж мужчина. Вставай!

Дрова в печи прогорели. Он открыл заслонку, поворошил жар. Две головешки вспыхнули синеватым пламенем. Одну разбил кочергой, другая оказалась крепкой. И вдруг он отчетливо услышал знакомый до боли старушечий кашель. Сразу же вспомнился ему тот давний новогодний вечер…

Печка у бабушки никак не топилась. Она пыталась раздуть тлеющие полешки, дым вылезал из печки, слезил глаза.

Бабушка кряхтела и ворчала:

— О господи, и без того дровишки сырые, и ветер еще на тебе.

Коля стоял в дверях класса и смотрел на нее. За прошедшие шесть лет Коля вымахал в здоровенного парнягу, так что головой почти касался верхнего косяка, а плечами заслонял весь проем. Одет он был соответственно: джинсы, черный свитер, кожаная куртка — видно, мама неравно приехала.

— Ба, дай-ка я тебе помогу.

— Ох! — она вздрогнула. — Напугал. Вы чего — уже собираетесь? Так ведь рано еще. А погода-то, а? Новый год называется. Слякоть. Это в Сибири-то?! Деды переворачиваются в могилах.

— Ну, скажи еще: дырок своими ракетами понаковыряли в небе, вот и дует, — сказал с усмешкой Коля, выдирая фанеру из ящика учительского стола.

— А что ты про это знаешь? Люди поученей тебя и то сомневаются…

— Ох, бабуля, не смеши! — Коля стал фанерой махать перед раскрытой топкой. Пламя вспыхнуло, но тут же погасло, и дым повалил еще пуще, чем прежде.

— Эх-х ты, помощничек.

В класс ввалились все ребята во главе с Лешкой Горбатовым, из которого вышел крепкий коренастый паренек, от прежнего только вихры остались. Девочки и ребята тащили с собой коробки с елочными игрушками, магнитофон, рулоны с плакатами и рисунками.

— Выволакивай парты в коридор! — распоряжался Лешка. — Фу! А надымили-то, задохнуться можно. — И рванул окно так, что затрещала бумага, которой оно было заклеено.

В окно ворвался ветер, закружились снежинки.

Коля подскочил к Лешке, оттолкнул его от окна.

— Ты соображаешь? Охламон! Люди уродуются — печи топят, а он выстуживает.

— Кто охламон? Кто охламон? — попер на него Лешка.

Но тут меж ними встала девочка — так, ничего особенного, среднего росточка, стриженая, курносая — уперлась ладошками в обоих и растолкала.

— А ну, петухи, довольно! Ты, Лешка, давай парты таскай, а ты — в окошко за елкой, все равно она в дверь не пролезет, каждый топчется исключительно сам по себе, но это так казалось только на первый взгляд. Они не держались за руки, но все равно танцевали нарами, и каждая пара имела цепкую связь взглядом, ритмом, направлением движения. Лешкино плечо все время почему-то мешало Коле.

Колина мама тоже пришла. Она была все еще красива, даже не располнела почти. Но что-то едва уловимое изменилось в ней. Как-то суетливее и неувереннее стал ее взгляд, немного больше чем надо кривились губы в усмешке, и в опущенных плечах чувствовалась какая-то усталость.

Подошла учительница и встала рядом с ней.

— Все-таки так нельзя, — сказала учительница.

— Что? — спросила Колина мама.

— Я говорю, нельзя так баловать детей. Слепая родительская любовь может погубить ребенка.

— Это вы про меня? — спросила Колина мама. — А почему вы решили, что у меня слепая любовь? Я вижу, что люблю, пускай на пего все глядят и завидуют.

— Вы шутите, конечно, я понимаю.

— Нет, я не шучу. Чехов сказал: «В человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда».

— Да ничего такого Чехов не говорил, — сказала учительница. — Это доктор Астров сказал-

— Да? А нас учили, что Чехов.

— Если все глупости, которые говорят персонажи Антона Павловича, начать цитировать…

— А я вам вот что скажу — это не глупость. Любить своего ребенка и делать для него все, чтобы он… чтобы он никогда не чувствовал, что он чем-то хуже других, по-моему, это вовсе даже не глупость. Извините.

Тут как раз зазвучало танго, и Колина мама отошла от учительницы, которая качала головой, глядя ей вслед.

Колина мама подошла к своему сыну и церемонно пригласила его на танец. Он засмущался было:

— Пусть сначала ответит за охламона!

— Я тебе отвечу, отвечу.

— Все, — сказала девочка. — Ты — сюда. а ты — туда.

Лешка подхватил парту. Коля выпрыгнул в окно и вскоре вернулся через окно с большой и пушистой елкой.

Его и елку встретили криком «ура!» Дрова у бабушки на сквозняке так разгорелись, аж печка гудела!

— Машенька! — окликнула девочку бабушка. — Скажи, пускай теперь окошко прикроют, хватит уже.

— Сейчас, — ответила Маша и приказала: — Леша, закрой окно.

Леша стал закрывать окно и встретился взглядом с Колей, с ехидной такой улыбочкой.

— Ладно, за мной не пропадет, — сказал Леша.

— Смотри, с долгами в старом году рассчитываться надо.

Девочки наряжали елку. Кто-то запустил магнитофон.

Коля увидел, что бабушка еще здесь, подхватил ее и закружил почти по воздуху.

— Ох! Да что ты! Пусти, окаянная твоя душа!

Наконец он поставил ее па землю.

— Спасибо, ба. А какая же ты легкая стала.

У бабушки голова кружилась, и она пошла, держась за стенку.

В дверях стояла учительница, пополневшая за эти годы и ставшая уже директором школы, еще учителя и родители.

— Бурлаков, — с укоризненным вздохом сказала учительница. — Опять Бурлаков.

Потом были танцы. Если это, конечно, можно так назвать. Родители сидели или стояли вдоль степ, а ученики топтались под музыку посреди зала. Казалось, что