Портрет миссис Шарбук - [86]

Большую часть дня я провел в этой лачуге, нянча бутылку виски. Нужно отдать должное завсегдатаям — старым рыбакам и собирателям клема: они оказались хорошими ребятами. Вид и речи у них были как у шайки пиратов, — шрамы, татуировки, ругательства, — но со мной они обходились по-доброму и поведали мне немало историй про залив и его обычаи. Когда я сказал, что я художник и направляюсь к заказчику, чтобы вручить ему написанный мной портрет, они рассмеялись так, будто ничего смешнее в жизни не слышали. Наконец за мной в «Чайник» пришел парнишка. Я пожал всем руки и поблагодарил за гостеприимство.

Я понял, что час поздний, только выйдя из таверны, — солнце уже клонилось к горизонту. Я поспешил войти на паром. Других пассажиров не оказалось, но капитан, похоже, был очень рад возможности доставить меня на место. По заливу гуляли волны, низко нависали черные тучи, оставив одну только красную дорожку к горизонту. Паром тронулся, и я остался на палубе с помощником. Он вытащил небольшую подзорную трубу, в которую показал мне различные достопримечательности на берегу. «Ветерок нынче разгулялся, — сказал он. — Видите, собиратели клема торопятся к берегу».

Я взял у него трубу и навел на лодки, спешащие к пристани. Я заметил небольшой ялик с двумя людьми. Я не верил своим глазам, но в нем был Уоткин. Веслами ворочал молодой человек, а старик сидел лицом к нему. «Видимо, он приехал забрать меня или сообщить, что заказ аннулируется, если портрет еще не закончен», — подумал я.

Хотя солнце еще не село, небо налилось таким свинцом, словно светило уже покинуло его. Когда я сошел на пристань Каптри-Айленда с портретом под мышкой, на землю уже спускалась тьма. Я направился на восток через дюны к летнему дому миссис Шарбук. Поднявшись на вершину последней дюны и окинув взглядом песчаную долину, в которой затерялся дом, я поразился тому, как по-разному может выглядеть одно и то же место в зависимости от обстоятельств. Теплое чувство спокойствия, которое я испытал в прошлый, дневной, визит, исчезло, и дом теперь казался темным и неприветливым. С того места, где я стоял, не было видно огней, а оловянный колокольчик на крыльце непрерывно позванивал с настойчивостью, которая могла пробудить и мертвого. Я спустился с дюны и направился по мощеной тропинке к крыльцу. Подойдя поближе, я увидел, что дверь слегка приоткрыта.

Темный дом и приоткрытая дверь — я занервничал, поскольку это напомнило мне о моем визите в нью-йоркский дом Лусьеры, когда она бежала из города. Не дай бог, чтобы она исчезла опять. Хотя все это встревожило меня, желание доставить портрет по назначению перевесило все опасения. Никто не помешает мне выполнить заказ до конца. Я поднялся по ступенькам и постучал в дверной косяк. Никто не ответил, изнутри не доносилось ни звука. Но в дюнах теперь вовсю гулял ветер, и услышать что-либо за его завываниями было довольно трудно.

— Черт! — сказал я и вошел в дом. Доски безжалостно скрипели под ногами, когда я осторожно продвигался по нему, пытаясь припомнить расположение комнат. Внутри царила почти полная темнота. Я позвал: «Лусьера!» Ответа не последовало, и я, огибая мебель, стал ощупью продвигаться вдоль стен к комнате в тыльной стороне дома. Когда я добрался до двери, я трясся от страха, как ребенок, даже не понимая, чего же я боюсь.

Я с облегчением вздохнул, когда увидел полоску света под дверью. «Она ждет, — утешил я себя. — Просто из-за ветра не слышала, как я позвал ее». Остановившись на мгновение перед ее убежищем, я собрался, а потом распахнул дверь и вошел внутрь. Обстановка, к которой я привык, — ширма, единственный стул — в свете масляной лампы, стоявшей на полу у левого окна, приобрела зловещий вид. От этого света по стенам и потолку гуляли длинные тени.

— Я пришел с портретом, — сказал я.

Я услышал шуршание одежды за ширмой и поскрипывание кресла.

— Надеюсь, вы будете довольны, — сказал я и стал перочинным ножом разрезать бечевку, которой была обвязана картина. Освободив портрет от обертки, я подошел к ширме и передал его сверху. Я успокоился, увидев пару рук, принявших картину. Внутри у меня все трепетало, а мое нетерпение могло бы разрезать алмаз. Я сел на свой стул и принялся ждать.

— Я видел Уоткина — он направлялся в город, — сказал я, не в силах успокоить свои нервы.

Она вздохнула.

Я не знал, как к этому отнестись — то ли как к ответу на мое сообщение, то ли как к критике моей работы. Ответ я получил несколько долгих минут спустя, когда что-то перелетело через ширму и упало на пол у моих ног. Прежде чем поднять, я хорошенько рассмотрел пакет — толстую пачку денег, перехваченную бечевкой. Я поднял ее и начал пересчитывать. Пачка была огромной, достоинство купюр в ней — тоже. Кончик моего большого пальца три раза прошелся по их кромкам, каждый раз пробуждая во мне восторг.

— Лусьера, — спросил я, — это означает, что я выполнил заказ?

Я ждал ответа. Вдруг рука в черной перчатке ухватилась за край ширмы. Этот барьер, казавшийся неколебимым, был отброшен в сторону одним рывком, словно лист, подхваченный ноябрьским ураганом. Это случилось так быстро, что я даже не успел ничего сообразить. Но еще прежде, чем ширма рухнула на пол, я знал, что смотрю в упор на Морэ Шарбука.