Портрет Мессии - [106]
Сенаторы и всадники наконец поняли, что Римом правит безумец. Более того, их ждало еще одно удручающее открытие. Плебеи ненавидели их столь страстно, что прославляли преступления Калигулы и жаждали лишь одного — наблюдать все эти изощренные экзекуции на арене Большого цирка.
Калигула же вдохновлялся на новые подвиги при виде того, как восторгается его гением публика.
Однажды утром Пилату прислали приглашение во дворец. Он дождался, когда Прокула уйдет из дома, потом лег в ванну и перерезал себе вены.
Взбешенный тем, что крупное наследство уплывает из рук, Калигула отказал семье в достойных похоронах. Мало того, он настойчиво звал во дворец Прокулу, единственную наследницу всего состояния, причем явиться она должна была одна и принести урну с прахом Понтия. Император хотел оплакать усопшего наедине с его вдовой.
После удручающе простых похорон Прокула вернулась в город. На площади перед огромным домом, который Пилат купил по возвращении из Иудеи, она освободила всех своих рабов, попрощалась с родственниками, забрала урну с прахом мужа.
Прокула уже достала ключ, чтобы отпереть главные ворота, как вдруг откуда-то из тени выступил Корнелий.
— Центурион! — изумилась Прокула. Она не видела Корнелия года два и полагала, что он все еще в Кесарии. — Что ты здесь делаешь?
— Дворцовая стража уже поджидает вас в доме, госпожа. Они не выпустят вас, пока не отнимут все. А потом — и саму жизнь.
На миг Прокулу охватила паника, но она быстро взяла себя в руки — мужество всегда было характерной чертой римских матрон.
— Сделай одолжение, дай мне твой меч, — сказала она Корнелию. — Они ничего не получат!
— Есть другое предложение. Я вывезу вас из города.
— Если они пробрались в дом, то и на улицах подстерегают!
Она оглядела площадь, увидела людей, стоявших группами и беседовавших о чем-то. Некоторые лица показались знакомыми — она видела их утром и теперь поняла, что это не простое совпадение.
— Прошу, центурион! Дай мне меч!
Корнелий взял ее за руку, нежно положил себе на предплечье. При других обстоятельствах она сочла бы это за оскорбление, впала бы в ярость, но сейчас прикосновение это показалось таким утешительным.
— Я не позволю вам умереть, госпожа! Просто вы должны довериться мне.
Прокула и Корнелий отошли от дома и оказались на площади; шпионы Калигулы последовали за ними. Поначалу они шли медленно, окружая пару, словно голодные волки, уверенные, что добыча никуда не денется. Двое шли позади, еще двое заходили слева и справа, трое направились прямо навстречу. Кольцо сжималось, и происходило это в самом центре площади.
Корнелий, казалось, не понимал, что опасность дышит ему в спину. Опытным взглядом закаленного в битвах солдата он смотрел на приближающихся людей, но Прокула не сомневалась — нападут сзади. Почему же, подумала она, он выбрал для схватки такое открытое место?
Неожиданно в людей Калигулы с крыш соседних домов полетели стрелы. Через мгновение трое раненых корчились на булыжной мостовой. Прежде чем их сообщники успели сообразить, что происходит, Корнелий развернулся и молниеносным ударом меча поразил одного преследователей. Прокула даже не заметила, как он выхватил клинок.
Остальные не стали дожидаться новых выстрелов и в панике разбежались.
Преторианцы обыскивали каждую повозку на выезде из городских ворот, и на то, чтобы вывезти Прокулу из Рима, ушло часов двенадцать. Товарищи Корнелия — он называл их странниками — достали веревку и большую корзину, посадили в нее Прокулу и спустили с городской стены. У берега их уже поджидало торговое судно, на котором они отправились в Геную. Оттуда они снова двинулись на север — к Альпам. Путешествие было долгим и изнурительным, но беглецы везде находили друзей, которые им помогали. Одну ночь Прокуле пришлось провести в амбаре рядом с большой виллой.
В Гельвеции Прокула отнесла прах мужа на высокую гору и развеяла его над альпийскими лугами и болотами. Вернулась она в тот вечер в деревню поздно, но Корнелий просил разрешения переговорить с ней наедине. Это очень важно, подчеркивал он.
Она пропустила старого легионера в свои скромные покои, и Корнелий достал из-под плаща небольшую деревянную дощечку.
— Помните этого человека, госпожа? — спросил он.
Прокула взяла картину, всмотрелась в изображенное на ней лицо. И ей показалось, она слышит хриплый подобострастный смех гостей Пилата в ответ на его шутку: «Изображение царя иудеев у нас на почетном месте, среди императорских регалий».
— Помню.
— Когда Пилат приказал мне уничтожить портрет, я снял его и отнес к себе. Я смотрел на него и утром и вечером и находил утешение в спокойном взгляде этого человека, в чистоте его души. А когда прикасался к картине, становилось тепло внутри… Словно и моя душа еще не выгорела до конца.
Прокула прикоснулась кончиками пальцев к восковой поверхности и тоже ощутила тепло в груди. Потом всмотрелась в черты лица еврейского Мессии. Он совсем не походил на бога или царя: ни короны на голове, ни каких-либо знаков власти. Скорее он казался простым человеком, из тех, что собирают урожай или возводят храм. Такие в обществе друзей говорят просто, а если дают слово, то всегда его держат.
