Портрет героя - [15]

Сморщив лоб, брат о чем-то думает.

— Возьми, — отвечает он наконец, — возьми моего зайца… В белом шкафу. Ты ведь принес мне котлету! — Вздохнув, он смотрит, как я иду к белому шкафу. — Если бы я так ел каждый день, — заявляет он, — я бы поправился и не болел бы никогда в жизни! — И, снова вздохнув, он затихает.

Медленно разгораясь, дымит печка… Дым, длинным потоком огибая притолоку, выползает в коридор. Тихий стук в дверь.

— Кто там?

— Открой. Это я — Славик. Важные новости!

Я открываю дверь, и он сразу выпаливает:

— Чернетич написал письмо Сталину! Да! И к нему домой ходили сам директор и Наклонение.

— Ну и что?

— Он им ничего не сказал! Это, говорит, мое дело! Я знаю, что я написал, и можете успокоиться — это не ваше дело! Тогда они стали допытываться у его матери… Но она только плакала — и все тут. Так они и ушли… Наклонение сказал его матери, что Чернетичем гордится вся школа, и он тоже гордится… так Чернетич хорошо учится, и так он хорошо себя ведет.

— А директор что?

— А директор только молчал и пыхтел.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю… И еще — милиция приходила к Нюрке!

— Зачем?!

— Искала ее сына.

— Разве у нее есть сын?

— Он был в госпитале, а теперь исчез, как в воду канул. Милиция и к нам приходила… Все спрашивала: не знаем ли мы что-нибудь. И к вам, наверное, придут. А ты, — и он внезапно и неприятно скользит по мне глазами, — ты… ничего не видел?

— Не-ет. Ничего.

— Ну и ладно. Увидишь — мне скажешь!

И пока я, раскрыв рот, не зная, как ему ответить, молча смотрю на него, он небрежно кивает мне:

— Дел много! Ну, пока! — И исчезает.

— Кто это был? — спрашивает брат.

— Славик приходил.

— Вы опять дружите?

Я пожимаю плечами.

— Зачем ты ему? — В голосе его я слышу удивление.

— Так… Он приходил сказать, что сын Нюрки исчез из госпиталя.

— У нее есть сын?

— Да… Так сказал Славик.

Мой брат молчит, лицо его серьезно и задумчиво. Потом он говорит:

— Вот когда я вырасту… и когда кончится война, я ни с кем с ними не буду разговаривать.

— С кем — «с ними»?

— С Нюркой… И с твоим Славиком… И с домоуправом! Я просто пролечу над ними в своем самолетике!

XII

Я болею уже неделю. Вечером, доедая котлету, я слышу шаги у нас под окном и голоса. Мы прислушиваемся. Голоса затихают, хлопает парадная дверь, и через какое-то время раздается стук в нашу дверь. С озабоченным лицом из коридора возвращается мама, а за ней идет человек. Я приподнимаюсь на постели, и в это время меня ослепляет свет.

— Ваш сын?

— Да.

— А ваша фамилия? Та-ак…

Я вижу человека в кожаном пальто. Он стоит в открытых дверях, направляя свет фонарика прямо мне в лицо. Я закрываюсь рукой. Потом он переводит луч на моего брата. Брат не догадывается закрыть лицо руками и, зажмурившись, сидит так; по его дрожи я догадываюсь, что он сейчас заплачет…

— Так… — продолжает бубнит мужчина и садится прямо в пальто на мою кровать. Взгляд его, следуя за лучом фонарика, быстро обегает стены нашей комнаты. Затем сноп света лезет под стол и стулья и останавливается на двери, ведущей в маленькую комнату.

— Простите, кто вы? — спрашивает мама.

— А непонятно? — вопросом на вопрос отвечает мужчина. — А там что? — быстро спрашивает он, и, не дождавшись ответа, встает, открывает дверь маминой комнаты и исчезает в ней со своим фонариком. Я слышу только его задумчивое «таканье»: «так-так» и опять «так-так»…

Мама, бледная, сидит напротив меня и держит коптилку в руках.

— Мама, не бойся! Я знаю, зачем…

— Что такое?! — слышу я из дверей и даже вздрагиваю — так быстро и бесшумно он появился.

— Нет… Я просто… Я маме…

— Так-так! — снова «такает» незнакомец и, пошарив в кармане, достает узкую книжечку и, ловко, как фокусник, раскрыв ее перед вздрогнувшим лицом мамы, захлопывает и прячет обратно. — Теперь ясно? — спрашивает он.

Молчит моя мама.

Я слышу скрип половиц в коридоре. Скрип дверей кладовки… Вот с грохотом падает бак в кухне, и слышно раздраженное чертыханье.

— Что, собственно, вам надо? — спрашивает мама.

Тихим голосом он произносит свое:

— Так-так-так… — И добавляет: — Все узнаете — дайте время. Все скажем. — И снова садится ко мне на постель.

— Сядьте, пожалуйста, в кресло, — просит его мама. Но он будто не слышит. Вынув из-за пазухи что-то, он освещает это фонариком и затем, переведя его свет мне на лицо, быстро и требовательно говорит:

— Видел? Отвечай!

С фотографии, которую он держит в руках, смотрит на меня худое изможденное лицо: стриженая голова, оттопыренные уши, запавшие глаза.

Я отрицательно качаю головой.

— А ты, малыш? — И он проделывает фокус со светом и с фотокарточкой перед моим братом. Тот тоже отрицательно мотает головой.

Дверь комнаты открывается, и молодой человек в таком же кожаном пальто, шапке и валенках подходит к моей маме, держа в руках фонарь.

— Ключики, — произносит он и щелкает пальцами, — ключики от шкафов в коридоре.

Потом он ловко отодвигает занавеску стеллажа и, скользя по нему лучом фонаря, цедит сквозь зубы:

— Да-а… Книжечки… Что же — и немецкие есть? — Проворными пальцами он берет наугад взятую книгу и, взглянув на нее, ставит на место.

— Это что же — ваши книги?

— Чьи же они могут быть?

— Да-а-а, — загадочно мычит он.