Портрет дамы с жемчугами - [80]

– Нет, я ничего не знаю.

Ночной разговор

После того памятного вечера жизнь в Хаконэ превратилась для Минако в настоящую пытку. Она сникла, как готовый раскрыться бутон, пораженный морозом, ее хрупкое девичье сердце было глубоко ранено. Тем не менее она не собиралась возвращаться в Токио раньше времени, такая мысль ей даже в голову не приходила. Она решила остаться в Хаконэ и молча терпеть свое горе. Теперь она всячески избегала юношу и почти все время проводила в одиночестве. А когда юноша с мачехой начинали беседовать, старалась незаметно выскользнуть из комнаты, чтобы не мешать чужой любви, раз сама не была любима. Тяжело было у девушки на сердце. Она видела, какие взгляды бросает Аоки-сан на мачеху, как светятся радостью его глаза. Улыбка мачехи вызывала в его сердце то неудержимый восторг, то глубокую печаль. Видя все это, Минако еще больше мучилась и тосковала. Мужчина и две женщины, женщина и двое мужчин – сколько трагедий разыгралось на этой почве начиная с глубокой древности. В треугольнике, о котором идет речь, больше всех страдала кроткая Минако.

– Мина-сан! Что с вами? – с тревогой и нежностью спрашивала мачеха, глядя на Минако, подолгу стоявшую в задумчивости на балконе. Но Минако с вымученной улыбкой отвечала:

– Нет, ничего!

Даже проницательная госпожа Рурико не догадывалась о невыносимой боли, терзавшей бедное сердце Минако. Юноша, в свою очередь, никак не мог понять, отчего чуждается его Минако, с которой они так дружески беседовали на прогулке. Теперь Минако отправлялась вечером гулять без всякой радости, потому что была уверена, что юноша если и не тяготится, то уж, во всяком случае, не испытывает ни малейшего удовольствия от этих прогулок втроем. Но мачеха никогда не оставляла девушку одну и, если Минако отказывалась идти, говорила:

– В таком случае и мы не пойдем.

И Минако приходилось скрепя сердце соглашаться. Весело сказав:

– Ну тогда и я пойду, – она с тяжелым сердцем послушно шла гулять.

Но однажды вечером, это было недели через две после их приезда в Хаконэ, Минако затосковала сильнее, чем обычно, и, несмотря на все уговоры мачехи, наотрез отказалась идти на прогулку, тем более что юноша, обычно присоединявшийся из вежливости к приглашению мачехи, на этот раз не произнес ни слова.

– Я собралась сегодня написать письма подругам. – Минако наконец придумала предлог, чтобы остаться дома.

– А-а, письма… Вы можете их утром написать. Идемте же! Без вас нам скучно, не правда ля, Аоки-сан? – обратилась она к юноше.

Тот нехотя согласился. Заметив это, Минако решила во что бы то ни стало остаться дома и сказала:

– Простите, но я сегодня не пойду. Пока вы будете гулять, я напишу письма.

Видя такую решительность Минако, мачеха больше не стала ее уговаривать и обернулась к юноше:

– Тогда мы, может быть, пойдем без Мина-сан?

От Минако не укрылось выражение радости, появившееся на лице у юноши при этих словах, которое жестоко ранило сердце девушки.

– В таком случае, Мина-сан, мы пойдем без вас. Вы не будете скучать?

– Нет, не беспокойтесь! – весело ответила Минако, хотя душу ее охватила невыразимая тоска.

Минако проводила мачеху и юношу до дверей и, когда они скрылись из виду, убежала в свою комнату, бросилась на пол, уткнулась лицом в кресло и долго не поднимала головы. Горячие слезы неудержимо лились из глаз. Она казалась самой себе жалкой, всеми покинутой, никому не нужной. Чтобы хоть немного рассеять тоску, Минако села писать письма подругам, но не могла собраться с мыслями. Ее неотступно преследовал образ юноши, отправившегося с мачехой на прогулку. Не в силах справиться со своей тоской и ревностью, Минако не могла дольше оставаться в комнате. Ей страстно хотелось очутиться сейчас на самой высокой вершине и там выплакать свое горе. В сильном возбуждении Минако покинула комнату с намерением идти куда глаза глядят, но тут же спохватилась, вспомнив, что отказалась от прогулки. Наконец она решила выйти в сад, примыкавший к отелю с задней стороны. Сад был довольно большой, и днем отсюда открывался великолепный вид па море. В саду никого не было, кроме мужа и жены – европейцев, которые под руку прогуливались по тропинке посреди зеленой лужайки. Электрический свет не доходил сюда из окон отеля. Было тихо, словно в лесу. Слышались только тихие звуки скрипки. Это, должно быть, играла снявшая номер в отеле скрипачка из Европы. Сидя неподвижно в темноте, Минако чувствовала, как постепенно рассеиваются тоска и тревога, как едва слышные нежные звуки скрипки умеряют душевную боль. «Я не должна была уходить, пока мачеха не вернулась», – думала Минако, но ей так не хотелось возвращаться в отель.

Она пробыла в саду полчаса, сорок минут, час, но не двигалась с места. Вдруг раздались чьи-то шаги.

Вначале Минако не придала им никакого значения, полагая, что это прогуливаются те же самые европейцы, которых она видела мельком в саду. Но те, кто к ней приближался, говорили не на европейском, а па чистейшем японском языке, к тому же голоса их показались Минако знакомыми. Девушка с опаской огляделась и стала напряженно всматриваться в темноту. К ней приближались двое, одетые в легкие белые кимоно, четко выделявшиеся во мраке. Минако не сводила с них глаз. Прошло десять, двадцать секунд, пока наконец она поняла, кто это, и съежилась, словно ее окатили ледяной водой. Это возвращались с прогулки юноша и мачеха. Они шли, как влюбленные, совсем рядом, касаясь друг друга плечами. Минако скорее почувствовала, чем увидела, что они держатся за руки, и задрожала всем телом.