Портрет - [2]

— Нормально, — сухо ответила она.

— Соня звонила? — спросил он.

— Звонила.

— На праздники приедет?

Дочь он боготворил, баловал к неудовольствию жены. А после того, как та поступила в университет и уехала от них, изнывал от тоски по ней и, привязывая к себе заботой, регулярно посылал ей в поддержку деньги.

— Приедет, конечно.

Смягчившись, она поинтересовалась, как он добрался.

— Добрался без проблем. Жарища здесь страшная, прямо, как в духовке.

— Что ты хочешь, это же Техас, — сказала она и с подозрением спросила, что он собирается делать вечером.

— Пойду поужинаю. Что ещё здесь делать? А чем ты займёшься?

— Поеду по магазинам… впрочем, не знаю, удастся ли. Ты же не проверил машину, там что-то стучит, — проворчала она.

— Не волнуйся, всё в порядке, я проверял на прошлой неделе. Но, если беспокоишься, поезжай в мастерскую, она же за углом, — посоветовал он. И с горечью отметил, что каждый раз, когда он отправлялся в командировку, они, как актёры на сцене, повторяли слово в слово один и тот же диалог.

— Ну вот ещё! Деньги на ветер кидать!

— Тогда подожди, когда я вернусь. Ну пока, вечером позвоню.

По городу сонно плелись друг за другом автомобили. Обогнать их не было никакой возможности, и Олег потащился за ними, удивляясь изобилию светофоров, вынуждавших тормозить каждую минуту. Остановившись у одного из них, он рассеянно стал глазеть на расставленные на углу улицы картины — безликие, как и пейзаж в номере гостиницы.

— Не купите? — подскочил к нему усатый ковбой в остроносых сапогах. — Всего-то двадцать долларов за штуку. Дешевле нигде не найдёте.

И вспыхнул спасением зелёный свет, избавляя Олега от ненужной покупки.

Он поплутал по переулкам, безуспешно разыскивая музей, и, повернув в досаде назад, очутился на том же месте, где стоял длинноусый ковбой. Пришлось обратиться к нему за помощью. Оказалось, что серая одноэтажная коробка, которую Олег принял издалека за учреждение, была музеем.

— Натюрмортик не нужен? Для гостиной. Так уж и быть, уступлю за десять долларов, — расщедрился ковбой и протянул картинку размером с обложку журнала, на которой повисла над кактусом миниатюрная колибри. «Рите понравится», — решил Олег. Та была помешана на птицах и заполонила их изображениями весь дом. Они летали на дешёвых картинках, наподобие той, которую навязал ему ковбой, украшали узором посуду, лежали вышитые на одеялах и подушках или сидели статуэтками на шкафах. Птиц этих он не выносил, считал их полной безвкусицей, но терпел, зная, какую они приносят жене радость.

Расплатившись с ковбоем, он подъехал к музею. Перед входом стояла, застыв в вечном танце, скульптура балерины. Рядом, покрыв её разводами теней, торчала одинокая акация. Она же посадила несколько теневых пятен на рубашку Олега, когда тот проходил мимо. Олег толкнул дверь, вошёл внутрь, огляделся и… замер на месте, как и балерина на улице.

— Добрый день, — улыбнулась ему дама с гирляндой стеклянных бус на шее. Представившись директоршей музея, она затараторила о том, как рада, что он пришёл и каким успехом пользуется их выставка. Пока она трещала, он озирался в изумлении по сторонам.

— Не каждый музей может похвастаться такой изумительной экспозицией! — провозгласила она и с гордостью сообщила, что выставленные работы принадлежат местному бизнесмену, жившему много лет назад в России.

— Вы не представляете, какому он подвергал себя риску, когда вывозил из Союза эти бесценные полотна! В то время оттуда практически невозможно было что-либо вывезти! — воскликнула она.

— А как его зовут?

— Он — наша местная знаменитость! — с восторгом доложила она и назвала знакомое имя.

«Джим Грэйли!» — вспомнил Олег, когда тот пророкотал раскатистым голосом, переступая порог их квартиры в Москве. «Это ваши работы?» — спросил он тогда, вперившись цепким взглядом в акварели на стене, и сказал, что готов их все купить. «Я очень извиняюсь, но они не продаются», — отклонила мама Олега. И объяснила, что это работы её покойного отца — живописца, театрального художника.

«А, может, передумаете?» — настаивал Джим, с восхищением глядя на маму. Он зачастил к ним в дом. Бесстрашно, наравне с мамиными друзьями-художниками хлестал водку. Скупал их холсты. Ухаживал за мамой. «Я разведусь, — клялся он, когда пил. — Жена меня совершенно не понимает».

Он был высок, сухощав, с длинными паукообразными руками и ногами, с каменно-крепким подбородком, с бежевой крупой веснушек на загорелом, красиво-некрасивом лице. Олегу он не нравился. Любовь к маме обострила его чутье, и он видел в Джиме то, что предпочитали не замечать мамины друзья, стремившиеся продать свои работы — человеком он был ненадёжным. Для тех же он был благодетелем, переправлявшим их труды на Запад. Их также покоряло его умение залихватски пить водку и гулять все ночи напролёт, будто не надо было ему спозаранку вставать и мчаться на службу. Хотя ни для кого не было секретом, что, как только он оказывался в объятиях родной страны, он мгновенно перевоплощался в консерватора и добропорядочного семьянина, далёкого от искушений и грехов, каким его знали жена, дети, сослуживцы.