Портрет Баскома Хока - [55]

И времени тоже хватало — даже там, в Бруклине, хватает его, непонятного, темного времени, темного тысячеликого времени, вечно текущего мимо вас, как река, — даже в слепых подвалах Бруклина хватает времени, но когда вы пытаетесь рассказать об этом, у вас ничего не выходит. Что тут скажешь?

Вы вспоминаете вдруг, как скорбный вечерний свет падает на исполинскую ржавую чащобу, что зовется Бруклином, и на лица людей с мертвыми глазами, на восковые, серые лица, и как даже в Бруклине прислоняются к вечерним подоконникам окутанные приглушенным, печальным светом люди. Вы вспоминаете, как лежали раз у себя в подвале в Бруклине, вслушиваясь в звуки вечера, в замирающую песню птицы на соседнем дереве, и вспоминаете, как распахнулись где-то два окна и два голоса — мужской и женский — зазвучали в тихих скорбных сумерках. И этот разговор опять возникает у вас в памяти, как неотвязный припев какой-то старой песни, слышанной и затерявшейся в Бруклине.

— Тебя вроде не было, — начинает один.

— Ага. Меня не было. Я только что приехала, — говорит другой голос.

— Ну? Я так и подумал, — говорит первый. — Я так и подумал, что ты уехала.

— Ага. Я была в отпуске. Я только что приехала.

— Да ну? Так я и подумал. Я вчера как раз подумал, что тебя вроде давно не видно. Похоже, думаю, что уехала.

И потом — молчание, слышны только замирающая песня птицы, голоса с улицы, отдаленные звуки и выкрики, чьи то короткие оклики и далекое, громадное, глухое бормотание в вечернем воздухе.

— Ну, чего нового с тех пор, как я уехала? — снова раздается в тихих скорбных сумерках голос. — Случилось чего-нибудь, пока меня не было?

— Нет! Ничего не случилось, — отвечает другой. — Все то же самое, знаешь? — произносит он напряженно, словно устав бороться с бессилием языка.

— Да. Знаю, — отрешенно отзывается другой, и снова тишина над Бруклином.

— Отец Гроган помер, пока тебя не было, — опять начинает голос.

— Да ну? — спокойно удивляется другой.

— Ага.

И наступает молчание.

— Жалко его, в? — произносит тихий голос.

— Ага. В субботу он помер. В пятницу, когда домой пришел, с ним ничего еще не было.

— Да ну?

— Ага.

И на мгновение голоса замирают, глохнут в густой тишине.

— Нехорошо-то как, а?

— Ага. Его нашли только на другое утро, в десять часов. Когда они вошли к нему, он лежал на полу в ванной.

— Ну?

— Ага. Они его нашли в ванной.

— Да-а-а. Нехорошо-то как… Видно, меня не было, когда он помер.

— Ага. Видно, тебя не было.

— Да. Похоже, что так. Похоже, что не было. А то бы я знала. Не было меня.

— Ну ладно, пока. До свидания.

— Ну ладно, пока.

Окно закрыто, и снова тишина кругом — вечер, далекий шум и отрывистые крики в Бруклине, Бруклин — бесформенный, ржавый, нескончаемый хаос.

И теперь красный свет быстро меркнет на старом кирпиче ржавых домов, и в воздухе слышны голоса, какая-то музыка, а мы лежим, слепые атомы, в наших холодных подвалах, серые, безгласные атомы среди людной земной пустыни, и память о нас стерлась, имена наши забыты, и силы уходят из нас, как руда из земли, пока мы лежим там вечером… а река течет… и темное время, как стервятник, рвет наши внутренности, и мы знаем, что пропали, но не можем пошевелиться… а там корабли плывут… корабли там!.. Господи Иисусе! мы все умираем в темноте… и тебя вроде не было… тебя вроде не было…

И это — одно из мгновений темного времени, один из тысячи его темных ликов.

Только мертвые знают Бруклин

Нет такого человека, кто знал бы Бруклин по-настоящему, — целой жизни не хватит, чтобы разобраться в этом треклятом городе.

Так вот, я и говорю: дожидаюсь я в подземке поезда и вдруг вижу рядом этого верзилу, раньше я его не встречал. Весь он взъерошенный, сразу видно, что насосался, но держится ничего, говорит складно и не качается. И вот подходит он к какому-то мозгляку, который тут же околачивается, и спрашивает:

— Как мне попасть на угол Восемнадцатой авеню и Шестьдесят седьмой улицы?

— Ну, брат, загадал загадку, — говорит мозгляк, — я сам здесь человек новый. А в каком это районе? Флетбуш?

— Нет, — говорит верзила, — это в Бенсонхерсте. Только я там ни разу не был. Как туда попасть?

— Да, загадал, брат, загадку, — говорит мозгляк с растерянным видом и почесывает в затылке. — Я о таком месте и не слышал. Может, кто из вас, ребята, знает, где это? — А сам смотрит на меня.

— Конечно, знаю, — говорю я. — Это в Бенсонхерсте. Садись на экспресс, который идет вдоль Четвертой авеню, сойдешь у Пятьдесят девятой улицы, там пересадка на местный, приморский, сойдешь на углу Восемнадцатой авеню и Шестьдесят третьей улицы, а оттуда пройти четыре квартала — и все.

— Ну и врешь, — ввязался какой-то умник, тоже мне незнакомый. — Сам не знаешь, что говоришь.

Вон какой умник сыскался!

А потом обращается он к тому верзиле.

— Ты, — говорит, — его не слушай, я тебе все объясню. У Тридцать третьей, — говорит, — пересядешь на Вест-эндскую линию. Сойдешь на углу Нью-утрехтской улицы и Шестнадцатой авеню. Оттуда пешком два квартала вперед и четыре в сторону, и как раз туда и попадешь.

Видали, какой умник сыскался!

— Разве? — говорю я ему. — Ты-то откуда знаешь? — Очень меня разозлило, что он таким умником себя выставляет. — Ты, — говорю, — давно ли тут живешь?