Портрет А - [96]
Примером такого «неавтоматического сюрреализма» сам Мишо считал свои «Загадки» (сб. «Кто я был»), У французских читателей ассоциацию с сюрреализмом вызывают и некоторые другие его тексты. Читателю, выросшему в России, возможно, более очевидной и удивительной покажется близость текстов Мишо и Даниила Хармса.
VII. Приятно бить по морде человека…
Мишо, конечно, Хармса не читал и вообще не знал о его существовании. Хармс о существовании Мишо — тоже. Тексты Мишо были впервые опубликованы на русском языке в 1967 году. Французские читатели познакомились с Хармсом в 70-е годы. Так что все совпадения здесь — из области «странных сближений». Первым об этом написал как раз переводчик Хармса на французский язык, швейцарский литературовед Жан-Филипп Жаккар в статье «Daniil Harms dans le contexte de la littérature de l'absurde russe et européenne» («Даниил Хармс в контексте русской и европейской литературы абсурда»).[84]
Герой текста Мишо «Мои занятия» (сб. «Мои владения») признается: «Редко бывает, что я кого-то увижу и не отлуплю. Другие предпочитают внутренний монолог. Я не такой. По мне так лучше отлупить». Одна из миниатюр Хармса начинается так: «Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека».[85] Продолжение в обоих случаях кровожадное: Мишо заталкивает останки своей жертвы в стакан, выплескивает на пол и просит, чтобы ему принесли стакан почище (дело происходит в ресторане), Хармс плещет «кипятком гостю в морду». Это совпадение — одно из многих.[86] Вот начало сборника «Тьма шевелится»: «Но до чего приятно шибануть по кунице. Ну а после ее надо гвоздями прибить к пианино. Надо, сомнений быть не может. Потом уходим. Можно еще прибить ее к вазе. Только сложно. Ваза не выдержит. Вот ведь загвоздка. А жаль». Хармса тоже вдохновляет сочетание гвоздей, зверюшек и фортепиано — в миниатюре «Однажды Петя Гвоздиков…» читаем: «Петя пошел в прихожую, выбрал в коробочке несколько гвоздей, которые были подлиннее, и стал думать, куда бы их забить. Если была бы кошка, то, конечно, было бы интересно прибить кошку гвоздем за ухо к двери, а хвостом к порогу. Но кошки не было. Петя увидел рояль. И вот от скуки Петя подошел и вбил три гвоздя в крышку рояля» (1936). При этом и Анри Мишо и Даниил Хармс — большие любители музыки, один играл на рояле, другой — на фисгармонии. И как их героев объединяет желание шарахнуть молотком по роялю (хотя сами авторы относились к музыкальным инструментам не без почтения), так обоих поэтов в жизни, похоже, роднило то, что они пасовали перед агрессией окружающих и зачастую чувствовали себя как Перо — незадачливый персонаж Мишо — или как Семенов у Хармса. Герои хармсовских миниатюр «Григорьев и Семенов», «У Колкова заболела рука», «Я подавился бараньей костью» на удивление напоминают Перо. Макс Мильнер, автор книги «Воображение и наркотики: от Томаса де Квинси до Анри Мишо»,[87] пишет о Мишо, что тот «устами „некоего Перо“ говорит о неприспособленности к жизни, которая для него ценнее всякой приспособленности».
Любопытно почитать вместе «Как Перо ходил в ресторан» Мишо и «Петя входит в ресторан…» Хармса — тут совпадение чуть ли не буквальное, интересно, кстати, что общего могло быть между ресторанами в СССР и во Франции в 1930-х годах? Правда, по свидетельству Мишо, Перо появился на свет не в Париже, а в Турции — это был отклик на житейские сложности, подстерегавшие французского поэта в этой стране… Поэзия драки, в которую Мишо со смаком погружается в тексте «Век героев» (Сб. «Тьма шевелится»), вызывает в памяти «Историю дерущихся» Хармса. Вот у Мишо:
«Великан Барабо по ходу игры оттяпал ухо своему брату Пумапи.
Пумапи не сказал ни слова, но будто бы в шутку ухватил Барабо за нос и носа как не бывало.
Тогда Барабо нагнулся, повыдергал Пумапи пальцы на ногах и для начала притворился, что собирается ими жонглировать, но потом быстро спрятал их за спину.
Пумапи удивился. (…)
Но чтоб не тянуть с ответом, он отхватил Барабо одну ягодицу. (…)
…Барабо стрелой ринулся вперед, на Пумапи, вывихнул ему руку, уцепился за другую, вывихнул и ее тоже и так искусно рухнул на невезучего Пумапи, что перебил тому обе ноги.
И вот Пумапи и Барабо лежат рядышком, оба одинаково усталые и замученные болью, и безрезультатно пытаются друг дружку задушить».
А вот у Хармса:
«Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.
