Портрет А - [45]

Он всегда считал, что новая идея не просто дополнение к прежним. Нет, это — пьянящий хаос, потеря хладнокровия, чирк — ракета, потом — путь вверх.

Он нашел в книгах несколько откровений. Вот одно из них: атомы. Атомы, маленькие боги. Мир — не просто фасад или видимость. Он есть, раз есть атомы. А они есть, неисчислимые маленькие боги, они лучатся. Бесконечное движение, длящееся бесконечно.

* * *

Ох, надо разобраться с этим миром — теперь или никогда!

* * *

Годы идут…

Бесконечные цепочки атомов в мире.

Бесконечно придумывать рассуждения, объяснения.

Годы идут…

Мало-помалу он начинает выходить из себя.

Обманчивые атомы.

* * *

Необъятная и однообразная наука. Зациклился на маленьких богах. Наподобие того, как французский язык противится немецкому менталитету и вообще всему нефранцузскому…

Он движется все в одну сторону и по-прежнему затворник совершенства.

* * *

В двадцать лет его вдруг озарило. Он наконец догадался, что есть антипуть и надо попробовать зайти с другой стороны. Отправиться искать себе родную землю, исчезнуть без лишнего шума. И он уехал.

* * *

Он не изменил свою жизнь, он ее растерзал. Созерцатель, бросившись в воду, не пытается плыть, он пытается сперва постичь воду. И тонет.

(Поэтому, любители давать советы, будьте осторожны.)

* * *

Бедный А., что ты делаешь в Америке? День за днем — терпишь, терпишь. Что ты делаешь на корабле? День за днем — терпишь, терпишь. Матрос, что ты делаешь? День за днем — терпишь, терпишь. Преподаватель, что ты делаешь? День за днем. Терпишь. Терпишь — так изучи хорошенько все, что приходится терпеть, — потому что это и будет твоя жизнь. Да нет, можно не все, только самое позорное, потому что это и будет твоя жизнь.

* * *

Он не переоценивает себя. Он согласился раз и навсегда с беспощадной мыслью о своей ущербности. Это съело его последние душевные силы. Недели ему хватило. Он уменьшился до крохотных размеров.

* * *

Стыд. Об этом не кричат. Просто внутри холодеет. У А. ничего не происходит разом. Чувство вскоре вызревает, обобщается, и если это стыд, то и всем прочим чувствам больше не судьба витать в облаках.

* * *

Когда ничего не умеешь, нужно быть готовым ко всему. На это у него смелости хватает. Идея действия преследует его как невозможный для его естества рай, невероятное лекарство.

Каждое утро он себя изучает, и весь его день подчинен утренним размышлениям — что именно следует изменить, но иногда оказывается, что он ошибался, а иногда — что прогресс есть, но в мелочах.

Каждое утро ему приходится все начинать заново… вот он и размышляет. Но наступает день, и он снова без сил.

Он хотел бы действовать. Но шару нужны совершенство, округлость, покой.

* * *

И все же он непрерывно в движении. Из шара появляется мышца. И он счастлив. Он сможет ходить как все, но одна мышца — еще не ходьба. Вскоре он устает. И больше уже не двигается. Этим заканчивается каждый день.

Тысячу раз пробует пустить в ход мышцы. Это не ходьба. Он верит, что ходьба из этого родится. Он ведь только шар. Он упорно ждет. Он подстерегает движение. Он — зародыш в животе. А зародыш никогда не пойдет, никогда. Ему нужно сперва родиться, а это — совсем другое. Но он упрямится, он ведь живое существо.

* * *

Океан! Оксан! А. назначен преподавателем! Нелепость! И там, внутри, — Океан, он прячется, защищается по-океански, его оружие — многослойность, все скрыто, и ни единого движения, но при этом он никогда не остается на том же месте, что минуту назад.

* * *

А ведь он скоро умрет…

Ночь исчезновений >{106}

Ночь — это не день.

В ней есть особая гибкость.

Открывается у человека рот. Из него яростно вырывается язык и возвращается в водную стихию, где плавает с наслаждением, а рыбы восторгаются: каким он остался гибким. Человек его хочет догнать, у него льется кровь, вот ему-то в воде непривычно. Он не очень-то видит в воде. Нет, в воде он видит так себе.

Исчезли яйца вкрутую, приготовленные на ужин. Ищите на улице, только в теплых местах. Яйца в дыханье теленка. Вот куда они поспешают. Там им по душе. Они назначают друг другу встречи в дыханье телят.

А вот кто найдет мои ураганы? Куда подевались мои ураганы? Ураган прихватил своих жену и детишек. Закрутил и понес. Он отбывает из океанских просторов к вулкану с белым султаном, который давно его манит.

Зрачок отыскал свой сачок. Ах, вернитесь, вернитесь, сачок. Все рыдают. Снова вместе. Хотя на что воздушному шарику зрение? Ему подавай только ветер посильнее.

Рука помахала на прощание, а потом вдруг продолжила взмах и полетела. Но ей трудно искать дорогу в ночной темноте. Наткнулась на что-то. Кисть вцепилась, а локоть крутится, колышется то на восток, то на запад. А если снова повстречает свою ненаглядную, как-то она на все это посмотрит? Ну как-как? Конечно, испугается. И рука умирает, повиснув на ветке.

Компания ножей поднимается в стволе дерева, как в лифте, вылетают, и — ну втыкаться по лесу. Туда теперь только безмозглый сунется. Если кому-то из зайцев приходится выйти по делу, он горько об этом жалеет, и раны у него кровоточат.

Последней проходит электрощетка. Она высекает искры отовсюду: из деревьев и даже из зверюшек. Подумаешь, искры, поначалу даже красиво. Потом высекает длинные светящиеся нити, оборвутся нити — и с ними жизнь. Задела человека — и нет человека. Собаку — нет собаки, иву — нет ивы. Одинокие статуэтки из угля и золы, одинокие статуэтки там и сям, и ветер, подкравшись, их мало-помалу растащит.