Портрет А - [18]
Они не способны с определенностью выразить свое «да». То, что они изображают, не назовешь кивком. Легкое покачивание головой, так что подбородок описывает, начав с нижней точки, часть дуги слева — вниз, а потом — направо и вверх. И этот знак означает примерно: «Ооо… ну… вообще говоря, получается, если это действительно так уж нужно, за неимением лучшего, в конце концов!» Спросите у них, согласны ли они принять лакх рупий>{57} или действительно ли они принадлежат к касте брахманов. Так вот, они и тут с определенностью не скажут «да». Это будет все то же длинное колеблющееся «да», еще и мечтательное ко всему, извилистое «да», еще не окончательно выделившееся из отрицания.
В Чандернагоре, когда мой повар приносил мне еду, я иногда из вредности разглядывал кушанье с недовольным видом, и он тогда принимался похаживать туда-сюда, неловко и абсолютно бессмысленно, собирать и разбирать тарелки, то отодвинет их, то пододвинет на сантиметр или два ближе друг к дружке. О, это надо было видеть, а потом я, уже почти все съев, замирал с таким же недовольным видом; и тут он снова принимался выискивать, что не так, без конца производя какие-то бессмысленные действия, подвинет солонку вокруг масленки или десертную ложку — вокруг тарелки, или легонько потрет кончик скатерти, а потом другой. Это могло продолжаться минут двадцать. Было видно, как ему от всего этого неловко. Но он ни разу не спросил: «А в чем дело-то? Что не так?» Ни за что. Такие выходки быстро лишили бы жизнь всей ее значительности.
Почему все это наводит меня на мысль о воздушных змеях? Бенгальцы, которые вообще ни во что не играют, запускают воздушных змеев, даже мужчины, которым уже двадцать пять. Надо видеть, как эти взрослые умники стоят на крыше своих домов и разматывают веревочку, глядя в небо на далеких воздушных змеев. Они на полном серьезе развлекаются тем, что норовят порвать веревку соседскому змею, и в воздухе на стометровой высоте разыгрываются сражения, еле различимые для того, кто их затеял, — за этого мечтательного лентяя их исход определят ветер и судьба.
Кто хочет ухватить хорошую кость, на которой еще осталось много мяса, тому стоит подумать о принципе ненасилия.
Ганди только что показал, что этот принцип все еще актуален. Но при этом он — из самых древних.
Сначала был основатель джайнизма (одна из главных религий в Индии), который запрещал любой прием пищи после заката солнца, опасаясь, что какое-нибудь насекомое может свалиться в тарелку, в темноте его по недосмотру проглотят и оно погибнет.
Потом — Будда, образец ненасилия.
Он дает себя съесть проголодавшейся тигрице.
(Эта капелька сентиментального вздора особенно подчеркивается в скульптурных изображениях, где голодные тигры, явившись вслед за тигрицей, смотрят на Будду и степенно ожидают своего куска мяса.)
И где еще найдешь в мире царя, который бы, как Ашока, был потрясен из-за того, что устроил какую-то ничтожную войну,>{58} и всю жизнь сокрушался и каялся по этому поводу.
Все их институты несут печать подобных взглядов.
Религия индуизма включает в себя монотеизм, политеизм, пантеизм, анимизм и культ демона. Кто может — поклоняется одному Брахме, но если это невозможно, есть еще Кали и Вишну; если не годятся, есть еще другие. В этой религии есть все, что может человеку понадобиться.
Исключений нет. В храме есть девушки, связь с которыми очищает от любых грехов. Камасутру никто не читает украдкой. Я своими глазами видел в Ориссе и Корнараке на фасадах храмов полдюжины позиций для любовных игр, о которых я до того не имел представления. Эти статуи — на самом виду, на наружных стенах храма; и если какой-нибудь ребенок не поймет, в чем тут дело, он может спросить у взрослых, хотя, как правило, все достаточно ясно.
Любые действия священны. Думая об этом, не нужно отделять себя от Всего Сущего.
«Половой акт» — сами эти слова в отдельности — уже грех, пакость, взгляд на человека как на машину.
Индус никогда не отделяет себя от своего полового органа,[16] это один из центров, на которых основывается его равновесие. Как живот или лоб. Он молится сидя на земле, раздвинув колени — в положении нижнего равновесия, сместившись к нижнему центру.
В индийских песнях и драмах при переводе на французский всегда какие-нибудь места передаются латынью — в силу своей… непристойности!
В одной из лучших пьес Калидасы — если только я не путаю с пьесой «Малати Мадхава», написанной Бхавабхути,>{59}— после нескольких пассажей, столь проникновенно передающих романтические чувства, что слезы на глаза наворачиваются, подруга спрашивает юную героиню: «Чувствуешь ли ты в своей вагине влажность, которая предшествует любви?» На самом деле это больше похоже на описание кобылы в период течки. Тем не менее девушка, ничуть не удивившись, отвечает на этот вопрос любезно, как это умеют девушки:
