Портной из Панамы - [23]

— Ну а во-вторых?

Пендель буквально упивался всем: собой, своим голосом и ощущением воскрешения из мертвых.

— Наши высокочтимые судебные инстанции, назначенные расследовать доказательства по делу Мигеля, пришли к выводу, что обвинения недостаточно обоснованны. Сто тысяч долларов показались им чрезмерно завышенной суммой за простое убийство. Тем более что здесь, в Панаме, от человека можно избавиться и за тысячу. Плюс назовите мне опытного судью, который в здравом уме и твердой памяти стал бы выписывать персональный чек на имя наемного убийцы. И вот в суде пришли к выводу, что все это является не чем иным, как неуклюжей попыткой опорочить честное имя верного слуги общества и государства.

— А что же произошло с убийцей?

— Эти дознаватели, Энди, перемолвились с ним еще одним словечком. И он сделал им второе признание, суть которого сводилась к тому, что он никогда в жизни не видел Мигеля, знать его не знает, а все инструкции получал от некоего бородатого джентльмена в темных очках, с которым встречался всего однажды в вестибюле отеля «Парк Цезаря». К тому же как раз в тот момент, когда там отключили свет.

— И никто не протестовал?

Пендель уже отрицательно мотал головой.

— Пытались. Эрни Дельгадо да еще группа этих святош, борцов за права человека, но все их протесты кончились ничем. Потому как разница в кредитоспособности была очень уж высока. — Выпалив последнюю фразу, он спохватился, сообразил, что сказал лишнее. Но пути назад уже не было, и он решил идти до конца: — Эрни, он ведь не всегда был таким, как сейчас, это известно.

— Кому известно?

— В определенных кругах. В информированных кругах, Энди.

— Это означает, что и он тоже управляем, как все они?

— Всякие слухи ходят, — таинственно и неопределенно ответил Пендель и скромно потупил глаза. — Дальше промолчу, если не возражаете, конечно. Приходится соблюдать осторожность, иначе еще ляпну какую-нибудь глупость, а это может повредить Луизе.

— Ну а с чеком что?

Тут Пендель с неприятным чувством заметил, как глазки-щелочки на широком лице собеседника снова, как тогда, в ателье, превратились в две сверлящие черные дыры.

— Признан грубой подделкой, Энди, чего и следовало ожидать, — ответил он и почувствовал, как щеки обдало жаром. — Банковский служащий, принявший этот чек, лишился места, так что остается надеяться, что подобное никогда больше не повторится. Ну и, конечно, не обошлось без белых костюмов, белое вообще играет в Панаме огромную роль, большую, чем можно предположить. А люди этого не понимают.

— Что это, черт возьми, означает? — спросил Оснард, не спуская с него глаз.

А означало это, что Пендель заметил в толпе посетителей датчанина по имени Хенк, обменивавшегося рукопожатиями с совершенно незнакомыми людьми и доверительным шепотком обсуждавшего разные светские сплетни.

— Масоны, Энди, — ответил он, сжимаясь под пристальным взглядом Оснарда. — Тайные общества. Потребность в божестве. Вуду для высших классов. Перестраховка, на тот случай, если религия не сработает. Очень суеверное место эта Панама. Видели бы вы нас с лотерейными билетами пару раз на неделе, когда проводятся розыгрыши.

— И откуда вы только все это узнаете? — спросил Оснард, понизив голос так, чтоб за ближайшим к ним столиком не было слышно.

— Двумя способами, Энди.

— Какими же?

— Ну, первый имеет кодовое название «виноградное вино». Это когда вечерами, по четвергам, в ателье у меня собираются джентльмены, как бы чисто случайно, ну и ведут всякие там душевные разговоры за стаканом вина.

— А второй? — тот же пристальный, прожигающий душу взгляд.

— Ах, Энди! Если я по секрету сообщу вам, что стены моей примерочной слышали больше признаний, чем церковная исповедальня, это, наверное, будет еще слабо сказано.

Но существовал и третий способ, однако Пендель предпочел о нем умолчать. Возможно, просто не осознавал, что является его рабом. Это было его ремесло. И целью его было усовершенствование людей. Их перекройка и моделирование на собственный вкус и лад, до тех пор, пока они не становились ему понятны, не занимали определенное место в созданном им внутреннем мире. Это была его пресловутая «беглость». Его умение бежать впереди событий и ждать, когда они догонят тебя. Это было умение сделать человека больше или меньше, в зависимости от того, угрожал он его существованию или, напротив, способствовал. Немножко приуменьшить Дельгадо. Возвысить Мигеля. И Гарри Пендель плясал на волнах, как пробка от бутылки. То была система выживания, которую он разработал еще в тюрьме и усовершенствовал в браке. И целью ее было как-то приспособиться к существованию в этом враждебном мире. Сделать его более сносным. Сдружиться с ним. Удалить его жгучее жало.

— Именно этим и занимается сейчас старина Мигель, — продолжил Пендель, старательно избегая взгляда Оснарда и улыбаясь присутствующим. — Устроил себе то, что я называю последней весной. Сколько на своем веку довелось перевидать таких мужчин!.. Приходит к тебе нормальный сорокадевятилетний джентльмен, хороший отец и верный муж, заказывает пару костюмов в год. Но как только перевалит за пятьдесят, является и заказывает вдруг двухцветный костюм из тонкой кожи, какой-нибудь канареечный пиджак. А жена звонит и спрашивает, не видел ли я его сегодня.