Порождения войны - [15]

— Что же, на то и война, чтоб рисковать жизнью!

— Ну что ты сияешь, будто на праздник тебя зовут. Дуреха, — Саша впервые видела Бокия таким раздраженным. — Это худшая часть моей работы — отправлять своих людей, возможно, на верную смерть. А ты улыбаешься. Слушай меня внимательно. Чтоб справиться с этой задачей, да и просто чтоб выжить — что, скорее всего, одно и то же в данном случае, — тебе придется быть очень умной. Ты неглупа, я знаю. Но тебе надо стать существенно умнее, чем ты есть. Князев — не рядовой военспец, который не знает, кого бояться больше — своих солдат или своего комиссара. Тебе придется во многом ему уступать. Но одновременно и жестко держать линию партии. На что-то, возможно, закрывать глаза. Но в принципиальных вопросах спуску не давать, невзирая на последствия. Ни в коем случае не пытаться руководить его людьми через его голову. Но в то же время установить личный контакт с кем только возможно, завоевать влияние. Партийная организация там слабая. Тебе надо усилить ее, но так, чтоб Князев не чувствовал в этом угрозы для себя. Ни в коем случае нельзя ошибаться. Но в то же время… есть такой метод: когда человек совершил ошибку, из-за которой вы не можете вместе работать, и исправить ее нельзя — ты можешь совершить ошибку в ответ. Тогда ему будет, что тебе простить, и он позволит тебе простить себя. Но это надо очень аккуратно применять, можно произвести и обратный эффект…

— Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби, — процитировала Саша.

— Тоже мне, овца среди волков, — усмехнулся Бокий. — Смотри, Гинзбург, может, останешься? Ты по-прежнему нужна здесь.

— Вы ведь знаете, Глеб Иванович, что я уеду.

— Ну как знаешь, — ответил Бокий. – Поезд твой послезавтра, успеешь передать дела. Инструктаж получишь в дороге. Телефонируй мне по прибытию. И потом не реже чем раз в три дня. Будем на связи столько, сколько это возможно.

***

— Похоже, тупик. Нет здесь никаких зацепок, — сказал Донченко.

— Могу я надеяться, что вы наконец закончили копаться в моем белье? — спросила хозяйка дома, пожилая дама с горделивой осанкой. — Скоро ли вы освободите меня от своего общества?

Еще час назад элегантная и уютная комната превратилась в сущий бедлам: ящики комода выдвинуты до предела, вещи вытряхнуты из шкафов, все сдвинуто с места и перемешано. Была наводка, что в этом доме находится склад подпольной организации, которая занимается вербовкой людей, снабжением их и переправкой через линию фронта. Однако, к разочарованию троих чекистов, тщательный обыск не подтвердил этого. Не удалось обнаружить ни оружия, ни поддельных документов, ни снаряжения в сколь-нибудь значимых количествах.

— Вы не имеете права вламываться в мой дом и разорять его! — заявила дама.

— Мы же предъявили вам ордер на обыск, — устало сказала ей Саша. — А если вы так хотите освободиться от нашего общества, ради всего святого, покиньте комнату. Не украдем мы ничего. А думать вы мешаете.

Дама смерила Сашу презрительным взглядом, вышла и уселась на кушетку в просторном, выложенном дубовым паркетом коридоре.

— Вот моя мать так же говорила жандармам: вы не имеете права, — сказал Донченко. — Они раз в месяц приходили с обыском после моего ареста, по расписанию.

— И что жандармы, как реагировали? — полюбопытствовала Саша.

— Да никак, — пожал плечами Донченко. — Просто делали свою работу. Прямо как мы сейчас.

— Что-то здесь беспременно должно быть, — сказал Тарновский. — Не мог это быть ложный сигнал, голову даю на отсечение.

Саша кивнула и уставилась на разбросанные по полу смятые, перемешанные вещи. Обычная одежда разных стилей и размеров. Саша взяла в руки черное кашемировое мужское пальто. Прикасаться к дорогой ткани было приятно. Элегантный, должно быть, человек носил его. Шелковая подкладка, наборные роговые пуговицы… все, кроме одной. Третья сверху категорически не подходила: простецкая желтая латунная пуговица смотрелась на шикарной вещи неуместно.

Ничего примечательного по нынешним скудным временам в этом не было. У самой Саши на гимнастерке были нашиты пуговицы трех разных видов. И все же что-то в этом пальто цепляло взгляд. Саша повертела его в руках и обнаружила внизу на подкладке запасную роговую пуговицу. Почему не воспользовались ей, а пришили вопиюще неподходящую желтую?

Саша еще раз быстро перерыла вещи, зная теперь, на что обращать внимание. На одной шинели и на двух разных сюртуках были нашиты такие же желтые пуговицы в районе груди.

— Здесь ничего нет, — сказала Саша громко. — Мы уходим, товарищи.

— Погоди, но как же… — начал было Тарновский.

Повернувшись спиной к дверному проему, за которым сидела дама, Саша состроила зверское лицо.

— Уходим, нет ничего, — повторила она, отчаянно гримасничая.

— Желтая пуговица на самом видном месте, — сообщила Саша о своей находке, когда они отошли от дома. — Ну опознавательный знак же. Зачем, правда, нашивать их так далеко от фронта… видать, господа офицеры сами себе пуговицу перешить не способны даже во имя спасения Отечества от большевистской проказы, или как там у них.

— А почему мы тогда ушли, не изъяли вещи и не арестовали старуху? — спросил Донченко.