Лиепая
Янис Берзиньш
утро 8 июня 2022 года
— Я тебе без шуток говорю — бежать тебе нужно немедленно, время уже на исходе. Ты о блогере «хистори милитари» вспомни — думал, что у нас демократия царствует, только поздно въехал, что к чему, когда за ним полиция нагрянула, на дому накрыли. И прямиком в тюрьму, на отсидку. Следствие надолго затянется, а там, в свете нынешних политических реалий, ему срок нехилый «отвесят».
— К этому все и идет, Саша, — Янис пожал плечами и сплюнул, наглядно продемонстрировал свое отношение к «правоохранительным» органам, которые сам давно и частенько называл «наше гестапо».
— Просто я латыш, а он русский — потому пока на свободе, однако это надолго не затянется. Только куда мне бежать с родной земли?! Ее на подошвах башмаков, как сказал Дантон, не унесешь.
— Тогда готовься к отсидке, Янис, — Александр Рахов, молодой парень двадцати пяти лет, усмехнулся, прищурив глаз.
— Прадед у меня в латышских стрелках Красной Армии служил, потом шесть лет в тюрьме находился. Дед тоже коммунист, отец в комсомоле был перед распадом Союза и не перекрасился, когда все слюной исходили и били себя в грудь, громогласно заявляя, что всю жизнь мечтали «демократии» служить… с партбилетом в кармане. А я в свои тридцать три года не хочу мимикрией заниматься — нацистов нужно называть нацистами, если они таковыми и являются, а гомосексуалистов педерастами, а не лицами «нетрадиционной ориентации».
Янис задумчиво посмотрел на развалины когда-то мощных укреплений, построенных еще при последнем императоре — бетонные глыбы и обломки усеивали песчаный берег — следы давних мировых войн. Обернулся — за зелеными кронами деревьев торчали многочисленные белые ветряки. Их лопасти еле шевелились, привычного для Балтики ветра не было — второй день царило затишье, как перед штормом.
— Я не коммунист, если брать взгляды, скорее социалист. Однако, не скрою — почему нельзя игнорировать мнение меньшинства, если оно истерично навязывает свои псевдоценности большинству?! Ты русский, Саша, хотя твои предки живут на этой земле еще со времен герцогства Курляндского, и имеешь полное право тут жить, как любой житель. Но попробуй только потребовать, чтобы с твоим родным языком считались, и русские школы не закрывали?! Пикет устрой хотя бы?! Сядешь на нары, как любили выражаться в иные времена, «всерьез и надолго».
— Это точно, — Рахов усмехнулся, — только маленькая поправка — корни мои из Инфлянтского воеводства, а в жилах у меня течет всякая кровь, даже от ливов — по фамилии. И польская есть, и латгальская…
— И что — разве это меняет дело — был Динабург, стал Даугавпилс. И кто там позволит русским чувствовать себя русским, если даже латгальцев в латышей «переписали», а истории «перекроили». Ты еще об автономии заикнись, потребуй создания Латгальской народной республики — тогда узнаешь, почем у нас фунт табаку.
— Это точно, придушат как курицу. Ты уж прости — однако народы, что обрели государственность всего сто лет назад, получив ее даром, стали до жути агрессивными к своим соотечественникам, что говорят на другом языке. Как сказал мне один психиатр — все это является производным от тщательно скрываемого комплекса неполноценности.
— Ты поосторожней — думать можешь о чем угодно, русский ты лив, но не вздумай сказать. Дед мне много раз говорил, что тут путь, по которому пошли правители моего народа, приведет рано или поздно к нацизму, к парадам эсэсовцев и к гонениям на русских жителей, что приходиться сейчас с горечью наблюдать. Нет теперь той Латвии, многонациональной и дружной, которую мы с тобой не видели, но слышали о ней от родителей. Исчезает она как наши сигареты «Элита» и «Рига», зато все европейское и американское в моде. Целый пласт истории не просто переписывают, старательно закапывают — а ведь больше трех веков прошло, как вместе с русскими живем. Три народа ведь — если вместе — горы свернуть можно…
Янис вытряхнул из пачки «Винстона» сигарету, предложил Александру, щелкнул зажигалкой — белый табачный дымок был подхвачен редким дуновением ветерка.
— Последние носители ливского языка умерли недавно — разве посетовали в сейме?! Латгальцам права прищемили, «плохими латышами» считают, на русский язык гонения. А вскоре и совсем придавят, благо война идет и повод как нельзя для них кстати. А то, что это будет пиррова победа над частью собственного народа — в головы не приходит. Путь в никуда…
Друзья докурили сигареты, Александр достал коробочку, положил окурки — когда выйдут в город, то выкинет в урну. Зачем мусорить там, где отдыхают тысячи людей — ведь недалекий от них карьер Беберлини для горожан любимое место проведения досуга.
— С тебя семьсот евро, Янис, — Александр пододвинул к себе небольшой чемоданчик, потрепанный долгой жизнью — в советские времена такие «дипломаты» шли нарасхват.
— Ты что-то стоящее нашел?! Тогда и тысячу отдам без скорби!
В голосе Берзиньша прорезался нескрываемый интерес — на русском языке оба говорили без акцента, весьма характерного для всех коренных жителей трех прибалтийских республик. Все двадцать лет дружбы они общались исключительно на нем из-за врожденной склонности к справедливости и природному упрямству.
