Поролон и глина - [13]

К концу всех занятий с чтением листы уже серые и тягучие, но буквы еще различимы, и страницы одна с другой еще не слипаются. Если же происходит задержка, потому, например, что много нового книжник принес, то один из нас, тот который в этот день наполнял сумки словами, напрягает ум и постоянно долепливает нужную тетрадь, пока остальные дочитывают.

Когда все это закончено, никто не должен поддаваться соблазну лечь и погрузиться в беспамятство! Беспамятство есть зло, в беспамятстве человек лежит неподвижно, и ничего не видит и не знает. Только подлые предатели, порождения глины, погружаются в беспамятство сразу после пика цикла, убегая от горя, которое несет фаза распада. И никто не должен поддаваться зимой соблазну тепла и тратить силы на долепливание шуб и валенок. Пусть они обращаются в черную коросту, пусть они стекают с тела вонючей жижей, пусть тело трясется от холода! Ведь, во-первых, распад приносит иной холод, от которого не спрятаться, а во-вторых даже обычный зимний холод просто неприятен, и шубы нужны, чтобы легче было сосредоточиться на деле; холод не может ни убить, ни сократить жизнь: он не крошит голову и не рвет крепления, он всего-навсего заставляет тело трястись, а трястись оно может сколько угодно, это только в том мире с неправильными людьми телу требуется топливо! И пусть никто не боится задохнуться, ведь на самом деле нам не нужно дышать, и были такие, кто не дышал! И пусть никто не боится, когда потолок прогибается, и стены вдавливаются. Предметы могут убивать, раскрошив голову, на верхней фазе цикла, только тогда они твердые, реальные. В нижней фазе цикла они текучие, иллюзорные и безвредные. Каждую ночь, когда мы замираем в беспамятстве, нас замуровывает в глыбе здания, каждую ночь глина плотно облепляет наши тела, мы не чувствуем этого, потому что в беспамятстве не можем чувствовать ничего, кроме черноты, но мы знаем, что это так. И мы не боимся, ибо глина не может повредить нам, потому что мы слеплены не из глины и не живем по ее законам!

Вещи распадаются вокруг, но книжник продолжает читать, ибо все писцы помогают ему, постоянно долепливая книгу и настольную лампу. И знание того, что одновременно вещисты помогают двум другим книжникам в их мастерской, облегчает писцам боль. К этому времени вещисты уже покажут все новые вещи книжникам, и книжники посмотрят про них в словаре, и вещи станут распадаться, и ничего не останется как долепливать книгу, чтобы книжники могли читать. Потом книжники и вещисты идут вместе по той большой улице, поскольку велосипеды к этому времени восстановить до пригодности уже нельзя. Вещисты уходят к себе, а книжники поворачивают к нам, и мы выходим им навстречу. Они забирают своего и идут втроем к себе, а мы идем к себе.

Когда теплая одежда только стечет с тел, выходить встречать книжников еще рано. А вот когда она совсем испарится с пола, тогда пора. В период теплых циклов, когда мы не носим теплую одежду, выходить навстречу книжникам надо, когда, несмотря на усилия писцов в их лепке, страницы остаются черными, листы слипаются и свет гаснет. Книжник видит это и толкает писцов, чтобы те очнулись от лепки.

Выходя встречать, не надо закрывать дверь, иначе к возвращению она слипнется со стеной, и придется лезть сквозь склизкую мерзость. Вернувшись, мы падаем где придется, и не пытаемся лежать в кучу, потому что все равно не согреться, ведь это уже не мороз зимнего воздуха, а всепроникающий холод распада. И лежа, каждый лепит вещи вокруг, чтобы продлить бодрствование. Так делают и книжники, и вещисты у себя в мастерских, и лепщики в своем логове. И все погружаются в беспамятство, не маясь вонью и холодом, а в блаженном, пусть и мучительном от мощи царящего распада, состоянии лепки".

6.

Последнее время на пиках цикла по тротуарам бежали ручейки воды из прохудившихся сугробов. Сквозь вечную дымку иногда проступало даже бледное светлое пятно — это солнце силилось прорвать серый полог. Последний раз до этого оно проглядывало, когда Элабинт только-только покинул гончаров.

Очередной пик шел на спад. Чувство благодати, как обычно, сменилось тяжелым беспокойством. Элабинт шел быстро как мог. Он хотел пройти побольше до излета цикла. Позади, за правым плечом, высилась Башня. Возле нее он не нашел никаких предателей. Излазил здания вокруг, несколько циклов караулил в просторном холле, сделанном в основании башни — и ни намека на человека.

Элабинт шел и шел и старался не оглядываться на Башню. Когда сугробы стали сереть, когда в дверях машин перестали выделяться ручки, но когда окна в домах еще сохраняли прямоугольную форму, беспокойство начало сменяться страхом и отчаянием, как и всегда ближе к закату цикла. Чтобы отвлечься от тающего мира, не высматривать дальнейших признаков распада, чтобы не думать о предстоящих муках вони и неизбывного холода, Элабинт привычно принялся повторять в мыслях писанное о знаниях книжников, создавая перед мысленным взором картинки слов.

"Первое. Мир состоит из неделимых частиц. Они так малы, что их нельзя наблюдать. Между ними находятся огромные пространства пустоты. Частицы хаотично движутся, сталкиваются и разлетаются. В разное время они движутся с разной скоростью. Чем больше в них скорости, тем больше реальности в вещах. Когда частицы не движутся, тогда всё — глина.