Пороги - [5]

— Вам что, товарищ?

— Я Нешатов. Директор просил зайти.

(Каждое слово — как порог, который надо преодолеть.)

— Нешатов? Сейчас доложу.

Она скрылась за черной строгой дверью. Нешатов разглядывал телефоны. Их было четыре, один — белый, по которому она говорила со своей Леркой. Он для чего-то взял трубку, она была теплая и пахла духами. Как нарочно, духами Аллы, которые он и тогда-то терпеть не мог, а сейчас, почувствовав знакомый запах, просто содрогнулся спиной и увидел полную белую шею с узлом черных тяжелых волос... Положил трубку.

Секретарша вернулась:

— Иван Владимирович вас ждет.

Делать нечего, он вошел. Кабинет просторный, оборудованный под заседания: длинный стол, крытый зеленым сукном. У дальнего конца этого стола, перпендикулярно к нему, мерцал стеклом и полировкой другой стол, письменный, очень главный. За ним сидел директор института — свежий старик с красным лицом и умными глазами, полускрытыми в сени загнутых бровей. Увидев Нешатова, он начал было вставать из-за стола, но так и не встал, проделав только ряд радушных поползновений и увенчав их рукопожатием.

— Юрий Иванович? Рад познакомиться. Пожалуйста, садитесь.

Нешатов пододвинул стул.

— Ну что вы, зачем стул, садитесь в кресло, — остановил его директор, — эти кресла у нас для почетных гостей.

По бокам стола друг против друга стояли два глубоких кресла, похожие на сторожевых собак. Нешатов, молча злясь, опустился в одно из них, глубоко уйдя в его казенный уют. Для почетных гостей! Какое-то недоразумение...

— Борис Михайлович сообщил мне, что они с Фабрицким хотят привлечь вас к работе в своем отделе. Я со своей стороны в восторге. У нас острая нехватка именно таких кадров — опытных, подкованных, боевых инженеров.

Нешатов слушал с отвращением. «Опытный», «подкованный» да еще «боевой»!

— Постойте, — сказал он, — вас кто-то дезинформировал. Я ведь сильно отстал от науки и не знаю...

— Ничего, — любезнейше осклабился директор, — мы вас запряжем, запряжем... Ознакомитесь с тематикой отдела, выберете себе тему по вкусу. Ведь, что греха таить, отдел Фабрицкого грешит теоретическим уклоном. Много исследований, мало внедрений. Как говорится, «материя исчезла, остались одни уравнения». Я жду от отдела большей практической отдачи. Александр Маркович Фабрицкий — человек увлекающийся, берется за все, но надо захватывать не вширь, а вглубь... Вскрывать пласты, — директор сделал несколько гребущих движений руками.

— Почему вы думаете, что я способен, как вы выражаетесь, «вскрывать пласты»?

— А как же! Ваши авторские свидетельства — они говорят о многом.

— Все эти изобретения давно устарели, с головой перекрыты.

— Сделаете новые! А идеи вам подкинут теоретики — Полынин, Шевчук и другие...

— Иван Владимирович, я очень невысокого мнения о себе, но еще никогда по чужим идеям не работал. Если работал, то по своим собственным.

Панфилов просиял:

— Тем лучше! Именно свежих идей нам и не хватает. Нам уже это ставили в вину. Я очень рад, очень рад...

«Нет, решительно меня здесь принимают за кого-то другого», — подумал Нешатов, и у него заныло сердце. Панфилов продолжал смотреть на него с преувеличенной любезностью:

— Я слышал о вас такие лестные отзывы...

— От кого?

— От многих. В частности, от Анны Кирилловны Дятловой.

— Ну, знаете, ее свидетельство вряд ли стоит принимать всерьез. Она человек восторженный.

— Кстати, кажется, я слышу ее голос, — сказал Панфилов.

Послышался шум, как будто шло много народу, дверь широко распахнулась, и в кабинет вошла, нет, ввалилась, крупная толстуха в светло-сером, туго обтягивающем платье, щедро выявлявшем все выпуклости и впадины пожилого тела. Нешатов глядел на нее, мучительно узнавая и не узнавая. Анна Кирилловна? Да, она. Но до чего же расползлась, разбухла, деформировалась. Ко всему еще и рыжая — рыжая, как ирландский сеттер. А была брюнеткой...

Она закричала басовитым, прокуренным голосом:

— Говорят, к вам Юра Нешатов пришел наниматься. Что же вы его от меня прячете?

— Да вот он, — сказал Панфилов.

Нешатов начал вставать, но не успел. Анна Кирилловна обрушилась на него сверху, прижала к креслу, отпечатала на его носу какую-то пуговицу и запричитала:

— Юрочка, родной, ненаглядный! А я-то, дура, не узнала! С первого взгляда совсем другой, а со второго — все такой же. Живой, здоровый?

— Пока живой, — отвечал Нешатов, барахтаясь в кресле.

— Боже, какой кошмар, я вас помадой перепачкала. Ничего, вытру. Ну встаньте-ка, дайте себя разглядеть!

Кое-как ему удалось встать. Эти низкие кресла — прямо западня! Он пригладил волосы, он не любил, чтобы его растрепывали и вообще трогали. Анна Кирилловна бурно заключила его в объятия и нанесла ему еще два поцелуя, после чего стерла следы этих и предыдущего своим платком. Вытирая, она приговаривала:

— Постарел, поседел, подурнел... А ведь какой был красавчик! Ничего не осталось, одни глаза. Не беда, вы тут поправитесь, похорошеете...

Директор наблюдал за этой сценой со своего места. Умные глаза потешались.

— У нас здесь такой коллектив, — говорила Анна Кирилловна, — такой коллектив, вы увидите. Начиная с Ивана Владимировича, уже не говоря о Фабрицком. А Ган Борис Михайлович — это же Иисус Христос Василеостровского района!