Пороги - [2]

— При ближайшем рассмотрении это не так, — Ган улыбнулся бледными опущенными губами. — Мы вас знаем по вашим работам.

— Это — недоразумение. Нет у меня никаких работ.

Ему захотелось сразу же уйти отсюда, где думают, что у него — работы. Но уйти было нельзя, не отметив пропуска. Он стал шарить по карманам. Черт возьми, пропуск куда-то делся... Ган наблюдал за ним сочувственно сквозь толстые очки.

Это сочувствие! Меньше всего он хотел сочувствия. Пропуска не было.

— Садитесь, Юрий Иванович. Поговорим обо всем толком.

Сели. Он начал собой овладевать. Не надо только смотреть в эти темные, искаженные линзами сострадательные глаза, а то, не дай бог, сам себя начнешь жалеть. Он стал смотреть Гану в волосы, негустые, но очень белые, высоко зачесанные с бледного, неживого какого-то лба. В конце концов разговор ни к чему не обязывает.

— Юрий Иванович, мы хотим предложить вам работу в нашем отделе, если, конечно, она вас устроит. Обещать много я вам не могу. Институт наш, носящий зловещее название НИИКАТ (к счастью, сейчас мало кто знает, что «кат» — это «палач»), — институт наш довольно заурядный, второй категории, хотя, по-моему, полезней многих, отнесенных к первой. Здесь делают серьезные дела, а не просто переводят бумагу в макулатуру. Это я не в порядке рекламы говорю, уверяю вас. Вот начнете работать — сами увидите. В нашем отделе дружный коллектив, либеральный заведующий, интересная тематика. Четыре лаборатории, все, кроме одной, моей, возглавляются видными учеными. Должность младшего научного сотрудника, которую мы вам предлагаем, для вас, кандидата наук, не бог весть что...

— Я на бог весть что и не претендую.

— Это временно, пока отделу не выделят вакансию старшего. Александр Маркович добьется, он на это мастер. А пока ваш оклад согласно тарифной сетке...

— Дело не в окладе, — перебил Нешатов. — Я не знаю, что мне придется делать и способен ли я к этому. И вообще чем занимается ваш отдел.

Ган потер переносицу длинными, тонкими пальцами.

— Что значит старость. Я и забыл, что переговоры велись через Ольгу Филипповну. Вряд ли она могла вам дать четкое представление о тематике отдела. Я постараюсь вам объяснить, — он отключил телефон, встал и открыл дверь в соседнюю комнату: — Лора, дорогая, если мне будут звонить, солгите, что меня нет в институте.

Хорошенькая блондинка с тонко вздернутым носиком на прозрачном, облачно-бледном лице послушно кивнула:

— Хорошо, Борис Михайлович.

При кивке длинные, прямые, почти белые волосы изящно взметнулись и пали вниз; остроконечными пальцами она заложила за ухо отделившуюся прядь. Голосок — музыкальный, со звоночками.

Кроме Лоры, в той, соседней, комнате были еще люди, но Нешатов никого не успел разглядеть. Двое-трое мужчин, женщина в темном, бормотание внезапно прерванного спора...

Ган вернулся к столу и покойно сел. Плавные его движения, носовой голос убаюкивали, нянчили душу.

— В нашем распоряжении около часа. В половине четвертого я зван на некое пустопорожнее совещание. За оставшееся время успею вас ввести в курс дела, разумеется в самых общих чертах.

— Курить можно? — спросил Нешатов.

— А вы разве курите? Напрасно! Нет, вы уж меня извините, я попрошу вас никогда при мне не курить. Я органически не выношу табачного дыма! Правда, почти все мои сотрудники курят, и мне приходится все время открывать форточки, а я простудлив...

Нешатов взглянул на огромную форточку с косым крестом:

— Хорошо, не буду курить.

— Возьмите карамельку, — Ган открыл ящик стола. — Помогает. Когда-то именно так я бросил курить.

— Спасибо. Терпеть не могу сладкого.

— Очень жаль. Ну, так уж и быть, для первого раза курите. Разрушайте свое и мое здоровье. Ведь пассивное курение...

— Не трудитесь объяснять. Курить не буду. Я вас слушаю.

— Итак, Юрий Иванович, в общих чертах о нашей проблематике. Главное направление отдела — разработка новых способов общения человека с машиной, делающих возможным их оперативный диалог...

Нешатов нахмурился:

— Неясно. Пожалуйста, говорите со мной как с круглым невеждой.

— Охотно. Каждый из нас — невежда. Я виноват в том, что воспользовался общепринятым жаргоном, а не точной терминологией. У нас часто ради простоты и краткости применяют к машинам термины из области психологии. Например, сказать «память» проще и короче, чем «устройство для хранения информации». Сказать «общение человека с машиной» проще и короче, чем «передача информации от человека к машине и обратно». В свое время с похожим явлением боролся Павлов, строго запрещая своим сотрудникам говорить «собака думает», «собака чувствует». А вот на нас нет своего Павлова, мы запросто в разговоре очеловечиваем свои машины. Этот психологический жаргон...

— Дело не в жаргоне, — нетерпеливо перебил Нешатов, — и вообще, объявляя себя круглым невеждой, я, кажется, переборщил. Все-таки популярные брошюрки когда-то читал...

— Отлично, — невозмутимо сказал Ган. — Значит, вы знаете, что в настоящее время информация вводится в машину главным образом с помощью перфокарт, перфолент, магнитных лент и тому подобное, а выводится с помощью печатающих устройств. И что на ввод и вывод информации тратится время несравненно большее, чем на сами расчеты...