Порода героев - [9]

Пришло время исполнять волю темного бога.

Боль мешала Давволу сосредоточиться. Коракианец старался по возможности не замечать когтей, стальной хваткой вцепившихся в его загривок, не обращать внимания на дрожь собственных непокорных мускулов и усилием воли отделить сознание от тела. На какой-то миг он задержался, вглядываясь в собственные глаза будто со стороны: черные круги со стальными проблесками в середине. Разум отступил, не найдя в этих глазах сочувствия. Дрожащее, беспомощное серое тело осталось в одиночестве.

Немногим приятнее оказалось любоваться существом, сжимавшим это тело мертвой хваткой. Сплав металла и плоти, живая рука, а рядом механический манипулятор со стальными тягами вместо мышц. Ротовое отверстие забрано частой решеткой, такая же решетка прикрывает костистые выступы ушей. Даввол осторожно коснулся сознания стоявшего перед ним существа. Ненависть и презрение – обычные чувства любого фирексийца, и ни одной мысли сверх предусмотренных конструкцией. Но это оказался редкий среди захватчиков знаток коракианского языка. Таких фирексийцы называли «говорун».

Вырвавшись из тюрьмы бессильного тела, дух Даввола свободно странствовал по преддверию священного храма. Вместо обычного света факелов теперь здесь горели странные бездымные светильники фирексийцев. Среди величественных каменных руин в северной стене виднелись единственные железные ворота. Насколько было известно Давволу, а ему многое было известно, никто за последние три тысячи лет не проходил сквозь эти ворота, чтобы полюбоваться «Даром Богов». Даже преддверие было закрыто для всех, кроме высших правителей. Двенадцать лет назад летописец допустил Даввола в эту святыню, и мощь его разума многократно возросла. Однако после вынужденной отставки он потерял право допуска и не бывал здесь до нынешнего дня больше ни разу.

Теперь он снова вошел в храм. Сорок правителей Корака стояли рядом с ним под надзором двух десятков бронированных фирексийских солдат. Напротив пленников встали говорун, солдат и еще один, более крупный фирексиец – по-видимому среди них главный. Этот фирексиец держал в руках жизнь Даввола, больше того, в его власти было избавить коракианца от его немощного тела. Такие, как он, умели заменять слабую плоть сталью механизмов. Стоит только доказать им свою полезность, убедить, что он еще пригодится им впоследствии, как пригодился сегодня. Даввол отличался выдающимися способностями даже среди тех немногочисленных коракианцев, которые в совершенстве владели своим сознанием. Его разум, с детских лет заключенный в слабом, болезненном теле, тридцать четыре года совершенствовал себя и достиг наконец небывалой силы. Разум был его единственным орудием и единственным богатством.

Искры черной и красной энергии вспыхивали на краю сознания. Он видел, что стража ворот почуяла его бесплотное присутствие, однако этого было недостаточно, чтобы привести в действие ловушки или сигналы тревоги. Он проник в следующий зал, и перед ним предстал «Дар Богов», тысячелетиями ревниво оберегавшийся от посторонних глаз в недрах храма: механизм, плоское тело, способное передвигаться на шести суставчатых стальных ногах.

Машина поблескивала, словно время не коснулось ее в этом освященном хранилище. Даввол с изумлением разглядывал голову, выдвигавшуюся из стального тела: голову, поражающую сходством с творениями природы. Говорун уже показал пленнику ее изображение и пояснил, что это всего лишь механизм, создание транов, доставленное ими сюда в далеком прошлом. Да, так и есть, кумиром веры коракианцев оказалась всего-навсего боевая машина. Вот что пытались отстоять сейчас вожди его народа!

– Она там, – сказал он, со скоростью мысли вернувшись в свое тело и морщась от тяжести механической руки говоруна. – Двойная дверь. Машина за второй, приблизительно в тридцати шагах.

Главный фирексиец, менее других обремененный живой плотью, проскрежетал какой-то приказ говоруну – звук сминающейся стали и вылетающих заклепок. Тяжелая рука разжалась, выпустив Даввола. От слабости он тотчас упал на колени.

– Который может устранить стражу? – перевел говорун.

Звуки коракианского языка вырывались из-за решетки хриплыми и искаженными, но слова разобрать удавалось.

Даввол закашлялся, сплюнул мокроту и с трудом поднялся на ноги. Он уже знал ответ. Многим было известно, кто владеет тайной входа, и он не чувствовал стыда, выдавая соплеменника. Разве сам Даввол не был среди избранных правителей, пока болезнь не изуродовала его лицо и тело? Они ценили его непревзойденную память, поручали самые сложные дела. Он отдавал все силы разума своему народу в надежде, что в награду они найдут средство исцелить его. Но его соплеменникам это оказалось не под силу, и он стал отверженным. Встречные чурались его, словно сам Даввол был виновен в своем уродстве.

А виновны были они.

– Этот, – сказал Даввол, указывая на одного из пленников, и тот сжался от страха, а глаза остальных коракианцев ужалили предателя остриями тридцати девяти кинжалов.

Говорун шипел и лязгал, переводя на фирексийский. Затем снова коракианский:

– Мы уже допрашивали его. Он самый упрямый. Извлеки знание из его разума.