Порнография - [13]

Дом был пуст, комнаты — хоть «ау» кричи, мебель в пустоте утверждалась в своих правах, я ждал… результатов появления немецких визитеров, силуэты которых туманно вырисовывались где-то у конюшни… но постепенно мое ожидание стало ожиданием Гени с Вацлавом, скрывшихся за поворотом… и, наконец, во весь рост встал передо мной в этом пустом доме Фридерик. Где Фридерик? Что он делает? Он сейчас с немцами. Но с немцами ли он? Может быть, нужно поискать его где-нибудь в другом месте, над прудом, там, где мы оставили нашу девочку… там он был. Он должен быть там! Он вернулся туда, чтобы подглядывать. Но в таком случае что он мог увидеть? Я ревновал ко всему, что он мог увидеть. Пустота дома меня вытолкнула, и я выбежал, выбежал, будто бы к конюшне, где были немцы, но сам помчался к пруду через кусты, вдоль канавы, в которую прыгали лягушки с жирными отвратительными всплесками, и, обогнув пруд, увидел их — Вацлава и Геню — на скамеечке, в самом конце сада, напротив лугов. Уже темнело, было почти темно. И сыро. Где Фридерик? Ведь не могло же его здесь не быть — и я не ошибся — там, между вербами, в их тени, смутно маячил он на своем посту и наблюдал. Я не колебался ни секунды. Тихонько подкрался к нему и стал рядом, он даже не дрогнул, а я замер — мое подключение как зрителя свидетельствовало о моей солидарности! На скамеечке виднелись их силуэты, они, видно, о чем-то шептались — но слышно не было.

Это была измена — ее подлая измена — вот она прижимается к адвокату, в то время как (юноша), которому она обязана хранить верность, выброшен, стерт, исчез для нее… и это меня пугало, будто терялась последняя надежда на красоту в моей реальности перед угрозой распада, агонии, страдания, омерзения. Какая подлость! Он что, ее обнимал? Или держал за руку? Как отвратительно и оскорбительно для ее рук — лежать в его ладонях! Вдруг я почувствовал, как это бывает во сне наяву, что я в преддверии какого-то открытия, и, обернувшись, заметил нечто… нечто поразительное.

Фридерик был не один, где-то рядом с ним, в нескольких шагах, почти слившись с зарослями, стоял Кароль.

Здесь Кароль? С Фридериком? Но каким чудом привел его сюда Фридерик? Под каким предлогом? Однако он был здесь, и я понимал, что он здесь ради Фридерика, а не ради нее — он пришел не из интереса к тому, что делалось на скамеечке, его привлекало присутствие Фридерика. Все это было настолько смутным и щекотливым, не знаю, сумею ли растолковать… У меня осталось такое ощущение, что (юноша) явился сюда непрошеным только для того, чтобы сильнее нас распалить… чтобы усилить эффект… чтобы нам было еще больней. Вероятно, когда тот, старший мужчина, оскорбленный изменой этой девицы, стоял, всматриваясь в темноту, он, юнец, бесшумно вынырнул из зарослей и встал рядом с ним, не сказав ни слова! Было это и дико, и смело! Но мрак все скрывал, ведь мы были почти невидимы, и тишина — ведь никто из нас не мог заговорить. И очевидность факта тонула в небытии ночи и молчания. Кроме этого, необходимо добавить, что действия (юноши) несли в себе самооправданность, почти безгреховность, его невесомость, эфемерность, снимали всякую вину, и он, (по-юному) симпатичный, мог подойти к каждому… (когда-нибудь я объясню смысл этих скобок)… И вдруг он исчез так же легко, как и появился. Но его появление среди нас привело к тому, что скамеечка пронзала как кинжалом. Приводило в бешенство, было необъяснимо это появление (юноши) в то время, как (девушка) изменяла ему! Все происходящее в мире — это шифр. Непонятными бывают зависимости между людьми и вообще явлениями. Вот, в данном случае… все поразительно очевидно — а понять, полностью расшифровать не удается. Одно ясно — реальность как-то странно закружилась.

В этот момент со стороны конюшни грянул выстрел. Мы побежали напрямик все вместе и кто с кем. Вацлав бежал рядом со мной, Геня с Фридериком. Фридерик, который в критических ситуациях был предприимчив и хладнокровен, свернул за сарай, мы за ним. Посмотрели: ничего страшного. Немец, под мухой, забавлялся стрельбой из дробовика по голубям — но вот немцы уселись в автомобиль и, помахав на прощание, уехали. Ипполит со злобой взглянул на нас.

— Оставьте меня.

Этот взгляд вырвался из него, как из открытого окна, но он сразу же захлопнул в себе все окна и двери. Пошел к дому.

Вечером, за ужином, красный и размякший, он налил водки и сказал:

— Ну что ж! Выпьем за здоровье Вацлава и Гени. Они уже столковались.

Фридерик и я поздравили нареченных.

6

Алкоголь. Шнапс. Упоительное приключение. Приключение как рюмка крепкой — и еще рюмка, — но скользким было это пьянство, в любой момент оно грозило падением в грязь, в порок, в чувственную гнусность. Однако как тут не пьянствовать? Ведь пьянство стало нашей гигиеной, каждый одурманивался, чем мог и как только мог, — ну и я тоже, — лишь пытался соблюсти хоть какое-то человеческое достоинство, сохраняя в пьянстве позу исследователя, который, несмотря ни на что, наблюдает — который напивается, чтобы наблюдать. Вот я и наблюдал.

Жених уехал после завтрака. Но было решено, что послезавтра мы всей компанией отправимся в Руду. Потом подкатил на бричке к крыльцу Кароль. Он должен был ехать в Островец за керосином. Я вызвался сопровождать его.